– Вы знакомы со всеми объектами?

– Да, инспектировал.

– Ваше мнение?

– Мнение изложено в соответствующем параграфе моего отчета.

– Разумеется.

Отчеты Маршалла были лишены эмоций, как это и должно быть у немецкого офицера.

«112-й пересыльный лагерь в Молодечно: 8000 военнопленных под открытым небом; 341-й пересыльный лагерь в Бобруйске: под крышей только 6000 пленных, остальные 4000 располагаются в укрепленных ямах в грязи; 220-й пересыльный лагерь в Гомеле: 8500 пленных, из них под крышей могут лежать 3000, а 5000 могут стоять». Я читал его отчет со своеобразным удовольствием: Маршалл обладал слогом ученого – так же сухо и точно писал Брем или Хагенбек, создатель зоопарка в Гамбурге.

– Я читал отчет; интересуюсь личным впечатлением.

– Все изложено предельно точно.

– Предупредите коменданта, что я могу заехать. Скажите, что визит проходит в рамках поездки в штаб Моделя.

– К сожалению, не могу допустить данный визит.

– Мы имеем соответствующий документ от Шенкендорфа.

– Я предупрежу майора Клачеса. Со своей стороны считаю визит нецелесообразным.

– Благодарю, полковник.

– Хайль Гитлер.

Приятно было убедиться, что имя фюрера и наличие у меня сопроводительных депеш – не облегчает спутницам выезд на фронт. Аристократы представляли дело так, что приглашения генерала довольно для пикника на опушке русского леса; оказалось, нужно много бумаг с подписями малозначительных персон. Бумажные процедуры, коими знаменита Германия, во время войны усложнились. Елене и Фрее фон Мольтке пришлось обойти несколько кабинетов и подождать в очередях среди раненых, возвращавшихся в свою часть. Документы оформляли вышедшие в запас калеки, приписанные к канцеляриям, – офицер, заполнявший анкету Елены, писал левой рукой, правый рукав был пришпилен к погону. Дамы покорно ходили из кабинета в кабинет, но вид больных и раненых стал их утомлять. Пусть видят, думал я, пусть смотрят на немецкое горе.

Быстро выяснилось, что единственный способ передвижения для миссии Красного Креста – санитарный поезд. Очередной санитарный эшелон шел из Софии – вместе с ним Болгария посылала несколько вагонов солдат, хотя участие болгарских частей в военных действиях отрицали. Мы ехали поездом до Киева, там пересаживались в болгарский эшелон и с болгарами ехали до линии Восточного фронта. В комитете по делам раненых (Елене и Фрае требовалась справка, что раненые не возражают против нашего проезда) полковник Нильс Ольсен, человек с рыхлым красным лицом, сказал Елене:

– Вам, Gnadige Frau, шерстяные носки надо вязать и посылать солдатам. А вы ерундой заняты. Муж где? В канцелярии сидит, печати на пропуска ставит?

– Как и вы, – сказала ему Елена.

– Да. Как я, – подтвердил полковник Ольсен. Оттолкнувшись руками от стола, он отъехал в сторону в своем инвалидном кресле. У него не было обеих ног по колено.

– Простите, полковник.

– Контузило под Москвой. Два дня лежал в снегу. Ноги не спасли.

– Простите меня, прошу вас.

До Киева ехали двое суток в штабном вагоне. Эта часть пути была хорошо налажена, хотя состав шел медленно. На остановках выходили пройтись по перрону, а порой спускались из вагона прямо в снег, если состав стоял в поле. Хотелось отдохнуть от тесноты купе. Архитектору Шпееру было сказано определенно: железнодорожная колея должна стать отныне шириной три метра, чтобы новые вагоны были шести метров ширины и пяти высоты, – но Шпеер медлил с исполнением. Справедливости ради, фюрер отдал ему слишком много приказов.

Полковник Хуберт Пандза, попутчик, что ехал в свою часть в Киев, говорил нам, что дорога небезопасна: партизаны взрывают пути, – но мы тревоги не испытывали.

В Киеве пересели в санитарный поезд, следующий от Софии. На меня санитарный эшелон произвел впечатление: прекрасно оборудованный операционный вагон, просторные отсеки на четыре койки для раненых, персонал в составе двадцати семи человек. К санитарному эшелону прицепили шесть вагонов с пехотой для Восточного фронта – прибыв на киевскую платформу, болгарские солдаты выходили, как и мы, из вагонов – прохаживались вдоль состава, курили. Болгары немного похожи на турок, а турки на украинцев – у местных жителей могло сложиться превратное впечатление. Я слышал, как пожилые женщины обсуждали, что Степан Бандера шлет войска на помощь Гитлеру.

– Да не надішле від підмогу, в Заксенхаузені сіде. Фріци його посоділі.

– Так він вже давно на свободі!

Поезд тронулся, вскоре после вокзала мы проехали огромный вещевой рынок, дамы отметили, что торговля идет бойко. Я подумал, сказать ли им, что несколько месяцев назад на рынок поступили вещи евреев, расстрелянных в Бабьем Яру, – дамам информация бы пригодилась. Решил не говорить.

Нас поместили в вагоне начальника поезда, хирурга Атанаса Атанасова. Хирург говорил по-немецки.

– Имейте в виду, раненым много еды не нужно. Обычно сразу дают есть, это плохо.

– Мы едем в русские лагеря.

– Там коммунисты, – сказал Атанасов. – Сначала людей в России загубили, теперь других убивают.

– Я думала, – резко сказала графиня, – что все славяне братья.

– Этот брат – бандит.

– Разве не Германия напала?

– Фюрер прав. Не надо ждать, пока зверь нападет.

– Но пленные солдаты не виноваты, – сказала Елена.

– Хотите знать мое мнение?

– Да, скажите.

– Высказывать мнение не стану.

– Скажите, интересно.

– Воздержусь. Я врач, знаете ли. Вы пробовали ракию?

– Нет, никогда.

– Угощайтесь, это лучше, чем русская водка.

Когда ракию разводили водой, она становилась белой, похожей на абсент. Елене это напомнило картины Пикассо. Поезд шел через Украину, мимо черных от гари пустырей.

Мы видели колонну женщин с детьми – вдоль железнодорожного полотна шли бабы с малолетними детьми, несли детей на руках, волокли чемоданы с барахлом, которое им никогда больше не пригодится. Их конвоировали германские солдаты – по три эсэсовца на колонну. Я предположил, что женщин отправляют на работы в «Фарбениндустри». Лица у женщин были безумны. Я предложил Елене не смотреть в окно, но она смотрела, не могла отвести глаза от этих диких азиатских лиц. Никто из женщин не плакал, они выли. Это был ровный вой, напоминающий вой волков. Вой гудел в воздухе, и мы слышали вой через стекла вагона.

– Подумайте, – сказал я Елене, – вы хотите, чтобы именно это было в Германии? Или все-таки лучше видеть такое здесь?

Я вышел в вагонный коридор спросить чаю – увидел госпожу графиню, застывшую в неестественной позе; Фрея фон Мольтке стояла согнувшись, держась обеими руками за лицо.