Штюльпнагель – да, тщеславный и гордый Штюльпнагель, чей дед прославился во Франко-прусской, немецкий рейтар в шестом поколении; Артур Небе – жестокий мясник из айнзацкоманд, он не мог терпеть мягкотелого Адольфа, который даже убивал истерично, не по-мужски убивал. Все они закономерно приняли участие в заговоре: и великий Роммель, и совестливый Мольтке… эти фанфароны, – пусть, я не удивился.

Я знал, что рано или поздно они доберутся до Адольфа. Я знал – я видел, как блестят глаза фон Бока, как поджимает губы Вицлебен, как смотрит вкось Хассель, как перешептываются генералы. Маленький барабанщик не хотел понять, что он и его сумасшедшая партия призваны исполнять великий долг не перед Германией – а перед этими людьми, и ошибок ни ему, ни партии не простят. Разве заслужил снисхождение у большевистских аппаратчиков Сталин? Аппаратчики легко отказались от вождя, от большевистской доктрины, от своей партии – лишь бы сохранить тип управления людьми. Рано или поздно они всегда убирают выскочку – логика феодальных привилегий сильнее любой партийной идеи.

– На что вы надеетесь? – сказал я Йоргу. – У твоего Фиеско нет ни плана, ни вменяемой стратегии. Идет великая война, а у вас нет никого, кто возглавит страну в бою. Напишите программу хотя бы на полгода вперед.

– План у нас есть, – сказал Йорг тихо. Он уже не отрицал, что состоит в заговоре.

– И этот план тебе известен?

– Да, – еще тише сказал он, – известен.

План гибеллинов был прост – это был все тот же план Шлиффена, только вывернутый наизнанку. Новый вариант гласил: чтобы продолжать войну на Востоке, следует сдаться на Западе, причем на любых условиях. Войну с Россией никто прекращать не собирался – ни Артур Небе, ни Карл фон Штюльпнагель, ни Эрвин Роммель, ни Ганс фон Клюге – один только Штауфенберг, идеалист, представлял левое крыло и планировал связаться с коммунистическим подпольем. Его потому и пустили вперед со взрывчаткой. То был заговор правых, они готовы были на все, чтобы вернуть себе власть, они боялись, что в случае победы в большой войне – над ними возвысятся колбасники и полицейские; кто это допустит? Прежде они рукоплескали Адольфу: поставь Британию на колени, новый Арминий! Теперь они передумали; им такой Арминий мешал. Им нужна была настоящая германская монархия – вот и все.

– Но что будет завтра, скажите, Елена? – Я предчувствовал, что они перегрызут друг другу горло. Заговор гибеллинов есть самая ненадежная вещь на свете. – Вы помните судьбу Фиеско в Генуе? – Я искал, какой литературный пример убедит ее: Арминий, Фиеско, Ахилл? Я призвал на помощь свое красноречие.

– Прошу вас, положите мне немного камамбера. Да, и виноград. Отто с Карлом всегда привозят дивный камамбер.

– Оставьте камамбер!

– Отчего же, – сказала урожденная фон Мольтке, – это превосходный нормандский сыр. И вино здесь отменное.

– Вы знаете, что ваш сын – заговорщик? – Мы гуляли с десертными тарелками в руках по гостиной.

– Мой сын – солдат Германии.

– Раскройте глаза, – сказал я Елене, – посмотрите на них внимательно! Видите, как Штюльпнагель пережевывает кусок свиного паштета? Видите, как челюсть движется? Уверяю вас: Брут не жевал так паштет! Не ждите встретить здесь характеры Брута и Кассия. Римской чести в германском бароне не найдете.

Она ответила высокомерно, как и следовало отвечать представителю рода великих Мольтке. Для меня, сказала она, довольно того, что я в одиночку храню честь и верность.

Чему храните верность? Камамберу? – хотел крикнуть я. Но не крикнул. Я знал, что заговорщики предадут друг друга: не будет единства в их рядах. Как бы я хотел ошибиться!

– Понимаю, друг мой, – сказал я, владея собой, – что не подхожу вашему окружению. Недавно вы слушали меня – а теперь у вас другие вкусы. Вещи меняются неотвратимо. Помните разговор в гостинице несколько лет назад? Помните мой “список кораблей”? Теперь вы приплыли под стены Трои. Возглавить войска должен Агамемнон, а Ахиллу самое время уйти в палатку. Но вспомните, чем кончил Агамемнон.

– Эрнст, – сказала мне Елена, – вы многому меня научили. Если бы не вы, я, возможно, осталась бы в Мюнхене и была бы сейчас женой торговца красным деревом. Не думайте, что я ничего не помню. Но есть вещи, которых вы не понимаете.

– Буду рад научиться.

– Есть германская честь.

Пройдет три года, и они предадут друг друга. Один из заговорщиков, генерал Ремер будет первым, кто арестует своих единомышленников, а потом выпустит из камеры генерала Фромма – чтобы генерал уничтожил следы заговора. Бывший заговорщик генерал Фромм прикажет расстрелять фон Штауфенберга, фон Хефтена и Ольбрихта без суда, чтобы скрыть причастность к заговору. Их убьют прямо во дворе канцелярии, а затем Фромм даст Людвигу Беку, которого прочили на роль монарха, револьвер – посоветовав покончить с собой. Бек только ранил себя, и Фромм приказал добить товарища-гибеллина выстрелом в голову. Где ты, патрицианская верность! Где ты, гордость Брута, бросавшегося на меч! Где ты, доблестная жена его Порция, глотающая раскаленный уголь?

– Разве не вы говорили, что ход истории не щадит никого? Помните Фауста? Я не желаю быть Бавкидой и ждать, пока чьи-то планы сломают мой бедный домик.

– Поэтому решили стать Валькирией? Подумайте: вдруг только вы одна здесь искренни?

– Не оскорбляйте мою семью. По крайне мере я уверна в кузене и его друзьях.

Они предавали друг друга стремительно и страстно, точь-в-точь как Хрущев предавал Сталина, как Брежнев – Хрущева, как Горбачев – дело Брежнева, как Ельцин предавал всех своих предшественников и как всегда и везде предают друг друга трусы и ничтожества. Как российский политик Тушинский предавал былого соратника Пиганова, как молодой Митя Бимбом предавал своих товарищей – о, есть ли иной рецепт борьбы за имперскую власть?

Вернусь к разговору с Йоргом.

– Cын мой, – сказал я Йоргу, – если бы я встретил сегодня своего родного сына Эгона, я бы, вероятно, его и не узнал. Я остался с немцами, с тобой, с твоей матерью – вы отныне моя семья. Я считаю себя твоим отцом. Прошу, поверь мне на этот раз. То, что вы считаете доблестью, – есть путь в никуда.

– Путь в никуда, говорите? Я уже там был, – ответил летчик. – Вы не видели войны; здесь, в берлинском Далеме, все выглядит иначе, чем подо Ржевом. Помните Отто Кумма? Моего доброго друга Кумма, вы смеялись над его северным акцентом? Мальчика Кумма с веснушками? Вы позвали его воевать, помните? Его полк погиб около неизвестного вам места под названием Ссычевка. Вы никогда не найдете это место на карте, это нигде. Это и был путь в никуда, на котором встал мой дорогой Отто Кумм. И тысяча лучших парней из Гамбурга встали там на пути русских танков и кавалерии. Знаете, сколько человек осталось в живых, Эрнст? Тринадцать. Но русские не прошли.

– Зачем ты мне это говоришь?

– Я говорю, чтобы вы поняли, Эрнст: я не стану умирать ради припадочного человека, которого в моей семье не посадили бы за стол с прислугой.