уже не могли сражаться в открытом поле. В Санкт-Петербург сообщали, от имени всех генералов, что без увеличения оставшихся сил по меньшей мере вдвое, они будут обречены на постоянное отступление. К тому же все русские офицеры, восхищаясь французской армией и в глубине души чувствуя, что сражаются куда более за Англию и Пруссию, нежели за Россию, желали мира и требовали его в полный голос.

Их войска, которые обеспечивались куда хуже войск Наполеона, умирали от голода. Выбившись из сил, они перестали воевать; при мародерстве случались встречи почти без взаимных нападений. Бывало даже, что несчастные казаки, побуждаемые голодом и изъясняясь жестами, приходили просить хлеба у французских солдат, признаваясь им, что уже несколько дней не находили никакой пищи; и французы, всегда скорые на жалость, давали им картошку, которой располагали в избытке. Своеобразное зрелище возвращения к человечности среди жестокостей войны!

Терпя невзгоды, Наполеон знал, что заставляет неприятеля терпеть еще большие. Но ему нужно было победить ложные слухи, распространяемые в Варшаве, Берлине и особенно в Париже. Лишь его необычайная слава сдерживала умы, всегда независимые во Франции и недоброжелательные в Европе, и он уже мог предчувствовать, что при первых же серьезных неудачах и те, и другие от него отвернутся. Ему приходилось прилагать гигантские усилия и выказывать величайшую энергию, чтобы владеть общественным мнением. «Договоритесь с Дарю, – говорил Наполеон редактору военных бюллетеней Маре в одном из писем, – чтобы выпроводили отсюда служащих, которые тут бесполезны, теряют время и, будучи непривычны к военным делам, пишут в Париж одни глупости. Я хочу, чтобы в будущем работу доставляли офицеры Главного штаба». Что до рассказов некоторых офицеров о сражении Эйлау, на которые министр Фуше указал ему как на источник ложных слухов, распространявшихся в Париже, Наполеон отвечал, что в них ничему не следует верить. «Мои офицеры, – говорил он, – знают о том, что происходит в армии, не более чем праздношатающиеся в саду Тюильри знают о том, что обсуждается в кабинете. К тому же человеческому рассудку нравятся преувеличения… Мрачные картины нашего положения, которые вам набросали, имеют авторами парижских болтунов… Никогда еще положение Франции не было столь великим и прекрасным. Что до Эйлау, я уже говорил, что бюллетень преувеличил потери;

да и что такое 2–3 тысячи убитых в великом сражении? Когда я приведу армию обратно во Францию и на Рейн, будет видно, что недостает не многих призванных. Во время экспедиции в Египет письма из армии, перехваченные Британским кабинетом, были обнародованы, что привело к экспедиции англичан, которая стала безумством и должна была провалиться, но удалась, потому что так было предначертано. Тогда тоже говорили, что мы терпим лишения в Египте, богатейшей стране в мире;

говорили, что армия уничтожена, а я привел в Тулон восемь девятых армии!.. Русские приписывают победу себе, но они говорили то же и после Пултуска, и после Аустерлица. Напротив, их беспощадно преследовали до самого Кенигсберга. Их потери огромны, у них убито пятнадцать или шестнадцать генералов. Мы устроили им настоящую мясорубку».

В печать проникло несколько отрывков из писем Бертье, в них говорилось об опасностях, которым подвергал себя Наполеон. «Обнародовали, будто я командую аванпостами; это чепуха, – писал император Камбасересу. – Я просил вас пропускать в “Монитор” только бюллетени, иначе вы помешаете мне что-либо писать, и тогда получите много беспокойств. Бертье писал с поля битвы, в состоянии крайней усталости, и вовсе не ждал, что его письма обнародуют…» (Остероде, 5 марта).

Наполеон не хотел, чтобы выставляли напоказ его личную храбрость, ибо сама его храбрость становилась опасной. Она означала слишком ясное признание того, что его военная монархия зависит от милости пушечного ядра.

Во Франции воодушевление, вызванное чудесами Аустерлица и Йены, сменилось тревогой. Париж оставался уныл и безлюден, ибо император и военачальники, составлявшие большую часть высшего общества, отсутствовали. Промышленность терпела убытки. Наполеон предписал своим сестрам и Камбасересу с Лебреном устраивать праздники, дабы заполнить пустоту, вызванную его отсутствием. Он приказал провести в Фонтенбло, Версале, Компьене и Сен-Клу ревизию имущества короны и выделить несколько миллионов из его личных сбережений на закупку тканей на мануфактурах Лиона, Руана и Сен-Кантена. При этом он предписал соразмерить оказанную помощь не с нуждами императорских резиденций, а с нуждами промышленности. Обычно подавлявший склонность к тратам императрицы и сестер, на сей раз Наполеон велел им быть расточительными. Он потребовал, чтобы армейское казначейство отчисляло главным мануфактурам по миллиону в месяц в долг для складирования товара, и потребовал составить план по превращению этой меры в постоянно действующее установление. Его целью было создание страховой кассы для поддержки производителей, обеспечивающих занятость большого количества работников.

Дабы занять столичных рабочих, император приказал изготовить в Париже значительное количество башмаков, сапог, предметов амуниции и артиллерийских повозок. Предметы парижского производства были лучшего качества, нежели изготовленные в других местах. Для перевозки их в Польшу Наполеон задумал простое средство. В то время армейскими перевозками занималась некая компания, поставлявшая по определенной цене фургоны для продовольствия, багажа и всего, что следует за войсками, даже самыми легко снаряженными. Среди топей Пултуска и Голымина Наполеон был поражен недостатком усердия этих наемных перевозчиков, недостатком их мужества среди опасностей. Потому он приказал сформировать в Париже транспортные батальоны, которым поручалось вождение повозок, сооружение фургонов и закупка тягловых лошадей. Полностью снаряженные батальоны должны были отправиться на Вислу, а чтобы не ехать порожними, им назначалось перевезти предметы снаряжения, изготовленные в Париже. Эти батальоны прибыли бы на Вислу вовремя, ибо на дорогу уходило два месяца, а война могла продлиться еще пять-шесть месяцев.

Таково было множество предметов, которым Наполеон посвящал себя, живя в заброшенной риге в Остероде, откуда сдерживал Европу и управлял своей империей. Позже ему подыскали удобный дом в Финкенштейне, где он поселился со своим Главным штабом. Там, как и в Остероде, он находился в центре своих расположений и мог отправиться в любое место, где требовалось его присутствие. Каждую неделю ему присылали портфели различных министерств, и Наполеон посвящал свое внимание как великим, так и самым малым делам. Даже театры не ускользали от его деятельного надзора. В его честь написали стихи и музыку, которые показались ему дурными. По его приказу сочинили другие, где его восхваляли меньше, но где обнаруживались возвышенные чувства, выраженные подобающим языком. Он велел поблагодарить и вознаградить авторов, добавив такие прекрасные слова: Лучший способ воздать мне хвалу – писать вещи, которые вдохновляют героические чувства в нации, молодежи и армии.

В то же время Наполеон посвятил свои заботы воспитательным домам и особенно дому Экуана, где воспитывались дочери бедных легионеров. Он хотел, писал император Ласепеду, чтобы из