них делали женщин простых, целомудренных, достойных соединиться с мужчинами, которые будут исправно служить в армии или в администрации. Дабы сделать их таковыми, нужно было, по мнению Наполеона, воспитывать в них прочную набожность. «Я счел второстепенным, – писал он, – религиозное воспитание в школе Фонтенбло. Но там растят молодых офицеров, а в Экуане предполагается растить женщин, супруг, матерей семейств. Пусть они будут верующими, а не резонерками. Слабость ума женщин, подвижность их мыслей, их предназначение в социальной жизни, необходимость взрастить в них вечное смирение и нежное милосердие – всё это делает необходимым для них иго религии. Я желаю, чтобы оттуда выходили не приятные, а добродетельные женщины, чтобы их приятность была сердечной, а не умственной». Он рекомендовал, чтобы их учили истории и литературе, избавили от изучения древних языков и высоких наук, но достаточно преподавали физику, дабы они смогли развеять народное невежество в своем окружении, обучали обиходной медицине, ботанике, музыке, танцу, искусству счета и рукоделию. «Их жилища должны быть обставлены трудами их рук, – добавлял он. – Они сами должны изготавливать себе рубашки, чулки, платья и головные уборы и при необходимости суметь сшить приданое своим детям. Я хочу сделать этих девушек полезными, и уверен, что тем самым сделаю их приятными» (Финкенштейн, 15 мая).

Порой необычайная активность Наполеона из благожелательного надзора переходила в мрачное недоверие, когда он занимался полицейскими делами и следил за тем, кто въезжает в Париж и кто выезжает. Он узнал, что госпожа де Сталь вернулась в столицу и уже побывала во многих загородных домах в окрестностях, где произнесла немало враждебных речей. Заявив, что без его вмешательства она скомпрометирует добрых граждан, которых он затем вынужден будет наказать, Наполеон приказал, несмотря на многие противоположные ходатайства, изгнать ее из Парижа. Не доверяя министру Фуше, который охотно щадил влиятельных особ, он предписал Камбасересу проследить за исполнением его приказа.

В то же время Наполеону сообщили о высылке из Парижа бывшего члена Конвента Рикора. За последнего никто не ходатайствовал, никто из известных особ не просил его пощадить, ибо реакция захватила всех и никто не выказывал ни милости, ни человечности в отношении тех, кого называли революционерами. «Зачем гнать из Парижа Рикора? – писал Наполеон Фуше. – Если он опасен, не следовало допускать его возвращения, противного законам VIII года. Но коль скоро ему дозволили вернуться, следует его оставить. Что было прежде, не имеет значения. Он богат и не пустится в дурные дела ради выживания. Потому, за отсутствием основательных причин для высылки, пусть терпят его в Париже» (6 марта).

Узнав от Монжа и Лапласа, что ученый Бертолле, которого он чтил и которым особенно дорожил, испытывает денежные затруднения, император написал ему: «Мне стало известно, что вам нужно 150 тысяч франков. Я приказал моему казначею передать эту сумму в ваше распоряжение и весьма рад, что нашел случай быть вам полезным и представить вам доказательство моего уважения» (Финкенштейн, 1 мая).

Он советовал своим братьям Луи и Жозефу, как следует править в Голландии и в Неаполе. Он упрекал Луи в потворстве партии оранжистов, в раздаче маршальских жезлов при отсутствии армии и учреждении орденов, которые тот жаловал едва знакомым французам и голландцам, не оказавшим ему никаких услуг. Жозефа Наполеон упрекал в слабости и беспечности, в том, что тот занимался более рассчитанными на эффект реформами, нежели усмирением калабрийцев. Он упрекал брата за то, что тот строит иллюзии относительно своего положения в Неаполе, обольщается тем, что его любят, в то время как он правит не более года. «Подумайте, что с вами сталось бы без тридцати тысяч французов в Неаполе. Когда вас будут бояться и почитать после двадцати лет правления, тогда вы сможете счесть ваш трон прочным», – писал Наполеон.

Таковы были различные занятия этого необычайного гения среди заснеженной Польши. Он входил во всё, надзирал за всем, стремился управлять не только своими солдатами и агентами, но и умами; желал не только действовать, но и думать за всех; склонялся чаще к добру, но порой увлекался злом, как случается с тем, кто может всё и не находит препятствий собственным побуждениям. Он то пресекал реакцию и преследования, то унижал свое величие преследованием женщины, будучи уязвлен, в зените невероятной славы, уколами ее враждебных речей! Однако будем справедливы к воле, которая осуществила столько чудес, и осуществила их нашими руками, употребила плодотворную энергию на преобразование французского общества и реформирование Европы, принесла в мир наше могущество и наши принципы, и если не оставила нам преходящего могущества, то оставила непреходящую славу, а слава, случается, возвращает и могущество.

IX

Фридланд и Тильзит

В то время как Наполеон, расположившись в низовьях Вислы, ожидал среди заснеженной Польши возвращения весны для продолжения наступления, недавно вовлеченный в раздоры Запада Восток доставлял полезную помощь его армиям и обеспечивал блестящий успех его политике.

Как мы видели, султан Селим начал с низложения господарей Валахии и Молдавии – Мурузи и Ипсиланти – явно преданных русской политике. Но поскольку представитель Российской империи Италинский требовал возвращения господарей, грозя немедленным разрывом, султан уступил его угрозам и возвратил двух открытых врагов своей империи к управлению дунайскими провинциями. Требуя такой уступки, Россия ссылалась на Кайнарджийский договор, сообщавший ей некоторое право вмешиваться в управление Валахией и Молдавией. Покорившись, султан Селим написал Наполеону, заверяя его, что эта уступка вовсе не означает оставления союза с Францией, но является вынужденной мерой предосторожности ввиду ужасающего расстройства турецких военных сил. Наполеон тотчас отвечал ему, пожалел, обласкал, ободрил, предложил в помощь французскую армию из Далмации и французский флот Кадиса, готовый отплыть от испанских берегов к Дарданеллам, и отправил из Далмации нескольких офицеров инженерных и артиллерийских частей, чтобы помочь туркам в обороне Константинополя и Дарданелл.

Генерал Себастиани, искусно применявший имеющиеся в его распоряжении средства, не переставал ободрять султана и диван, желая довести Турцию до объявления войны русским. Он указывал на необыкновенные успехи Наполеона на Севере и от его имени обещал, если Порта возьмется за оружие, добиться отмены договоров, ставивших ее в зависимость от России, и, может быть, даже возвращения Крыма.

Султан Селим охотно следовал бы советам генерала Себастиани, но его министры разделились: половина из них, продавшись русским и англичанам, открыто предавала его, другая половина трепетала при мысли о бессилии, в какое впала Оттоманская империя.

Пока Порта пребывала в замешательстве, русские положили конец ее сомнениям, перейдя Днестр, несмотря на возвращение господарей. Непобедимая тяга влекла их к Константинополю, заставив забыть всякую осторожность. Ибо большой ошибкой было выдвигать 50 тысяч человек против турок, в то время как они едва могли выставить