Своим шансом Андраши воспользовался, а вот петербургские политики его упустили. Упустили они и куда более значимый шанс — «не доделали предпринятого». «Надо было уничтожать Турецкую империю, — говорил Андраши Игнатьеву, — создав не только Болгарию, но и Албанию, присоединить Эпир и Фессалию к Греции и обратить Константинополь в свободный город». Но если в Петербурге «остановились перед окончательным решением восточного вопроса», то при такой ограниченной программе Андраши, по словам Игнатьева, считал «необходимым… уменьшить соответственно Болгарию, оставив ей на юге естественную границу — Балканский хребет»[1216]. Впрочем, если Андраши и заявлял об этой границе в беседах с Игнатьевым, то в качестве условия соглашения ее выдвигать не стал.

Таким образом, Андраши не только объяснял свои требования, но и подтверждал последовательность еще довоенных намерений: подтолкнуть Петербург к радикальному решению Восточного вопроса, предварительно договорившись с ним о соблюдении интересов Вены.

Что же касалось военной угрозы России со стороны Австро-Венгрии, то в Вене Игнатьев получил сведения, говорящие скорее против этого, нежели за. «По собственному почину», как он заметил, император Франц-Иосиф дал ему «честное слово» и поручил передать его императору Александру, «что никаких военных мер не было принято в Галиции и что ни один солдат не двинут» к российской границе[1217]. «Друг юности, постоянный наперсник» и министр императорского двора князь X. Гогенлоэ «подтвердил в самых горячих выражениях твердое намерение Франца-Иосифа оставаться в сердечном согласии с императором Александром, не поддаваться венгерским увлечениям и избегать столкновения с Россией»[1218]. Об этом же Игнатьеву доверительно сообщили и представители высшей венской аристократии, подчеркивая свое неприятие «венгерских выходок» графа Андраши[1219]. Князь Гогенлоэ даже советовал Игнатьеву прямо заявить о своих разногласиях с Андраши императору Францу-Иосифу, «который, вероятно, найдет возможность заменить его другим лицом»[1220].

Оценивая возможности австро-венгерской армии, Игнатьев выделил проблему, коренившуюся в самой основе «лоскутной монархии» Габсбургов. «Каждая народность, каждое племя разношерстной империи, — писал Игнатьев, — ведет свою политику и расположено действовать центробежно»[1221]. И это не могло не разъедать единый дух австро-венгерской армии.

Весной — летом 1878 г. выводы Игнатьева подтвердил Р. А. Фадеев, направленный на Балканы для сбора сведений «о положении дел и настроении умов» в южнославянских землях. Отставной генерал сообщал, что, по мнению офицеров Генерального штаба Австро-Венгрии, очень сомнительно, чтобы их страна «пошла бы войной на Россию»: «конечно, в крайности мы будем защищаться, но у нас нет полоумного, который подумал бы о наступательной войне против России»[1222].

Тем не менее к 1878 г. Австро-Венгрия в основном завершила реформу армии, которая значительно окрепла организационно и технически. Теперь в случае войны Вена могла выставить современную 600-тысячную армию, и, по мнению военных обозревателей «Таймс», организационно она превосходила турецкую и русскую армии[1223].

Но, даже несмотря на эти успехи военного строительства, в Вене воевать не собирались. 7 (19) января, на следующий день после того, как в беседе с Дерби Дизраэли озвучил свой отказ от проведения десантной операции на Галлиполи и возложил особые надежды на союз с Австро-Венгрией, Андраши нанес по ним первый серьезный удар. В этот день посол Ф. Бейст вручил Дерби телеграмму с изложением позиции внешнеполитического ведомства Австро-Венгрии. Ознакомившись с ней, раздраженный Дерби записал в своем дневнике, что Андраши добивается только односторонних действий Англии, в частности «морской демонстрации» в проливах, сам же «ничего предпринимать не собирается, ни малейшего шага, ссылаясь на два оправдания: мобилизация армии слишком дорога, а начать ее невозможно, не вступая в реальный конфликт с Россией»[1224].

Надо отметить, что в основе понимания действий и заявлений как Андраши, так и Франца-Иосифа финансовые проблемы играли весьма значительную роль.

В течение последних десяти лет по причине огромной задолженности казны и неблагоприятного платежного баланса финансы Габсбургской монархии находились в постоянно расстроенном состоянии. На этом фоне в Вене хорошо запомнили те бюджетные затруднения, в которые уперлась мобилизация всего лишь двух пехотных корпусов в Далмации летом 1877 г.[1225]. Правда, за несколько дней до приезда Игнатьева в Вену, к 9 (21) марта там были одобрены два экстраординарных кредита на общую сумму 63 миллиона флоринов[1226]. Однако прежде всего эти кредиты предназначались для обеспечения планов занятия Боснии и Герцеговины.

В Вене все чаще поговаривали о необходимости новой, третьей с начала XIX в., девальвации национальной валюты. Однако в первые месяцы 1878 г., в связи с наметившимся падением стоимости серебра в Лондоне, курс австро-венгерской валюты стал медленно, но неуклонно расти, что открывало перспективы ее дальнейшего укрепления путем восстановления размена на серебро[1227]. И вот тут взять и самим подорвать столь позитивные тенденции новыми огромными расходами на подготовку военных мероприятий против России, не получив при этом еще никаких гарантий финансовой поддержки из Лондона… Допустить такое — значит признать, что венский кабинет был сборищем безумцев. Уже одобренные кредиты на 63 миллиона флоринов резко усиливали финансовое напряжение австро-венгерской казны. Недаром в бюджетном комитете австрийской части законодательного корпуса кредиты были одобрены с перевесом всего лишь в два голоса: 11 против 9[1228]. А с конца 1877 г. через Бейста Андраши стал активно намекать Биконсфилду: стоимость антироссийских услуг Вены обойдется британской казне в кругленькую сумму.