2. Газета должна стать патриотичной в американском смысле этого слова. Дерутся все-таки с помощью кулаков, а не с помощью фиги, тем более в кармане. Сегодня подбор материалов в «ЛГ» таков, будто предназначен эмигрантам, будто публикации призваны служить совокупным подтверждением того, что уехав из «этой страны», они сделали правильный вывод. Будущая «ЛГ» — это издание для тех, кто остался и остался сознательно. Это совсем не значит, что газета должна отказаться от своей иронической критичности, стиль которой вырабатывался десятилетиями. Но следует различать ироничность и глумливость. От агрессивной глумливости читатель устал давно и надолго.

3. «ЛГ» должна сделаться надежным и объективным путеводителем читателей по современному литературному и культурному процессу. Только в этом случае она снова станет необходимой учителю-словеснику, студенту и преподавателю гуманитарного вуза, библиотекарю, продвинутому лицеисту и т. д. Сегодня, простите за резкость, «ЛГ» может поведать читателю только о литературно-дружеских связях тех или иных сотрудников газеты.

4. «ЛГ» может и должна стать лоцманом в бурном потоке книжного бизнеса. Это место фактически вакантно. Как справедливо отмечено во многих служебных записках, газета обязана оперативно реагировать на книжные новинки, на взаимовыгодной основе освещать деятельность издательских групп, возможно, размещать на своих страницах каталоги для продажи книг по почте. Такая форма некогда хорошо зарекомендовала себя в ряде периодических изданий, например, в «толстушке» «Труда».

5. Серьезных изменений потребуют оформление газеты, верстка, формат и стиль подачи материалов и т. д. Но в этом деле существуют колоссальные наработки и печатную машину Гуттенберга, надеюсь, открывать не придется».

Но наконец Поляков все-таки дал свое согласие — а те, от кого это зависело, решились его кандидатуру утвердить. Ждать было нельзя: состояние, до которого была доведена «Литературка», иначе как катастрофическим не назовешь. Когда в нее пришел тридцать третий главред, сотрудникам год не платили зарплату, а авторам два года — гонорар…

В номере 17–18 за 2000 год, в конце апреля, на первой полосе, в рубрике «Событие», «ЛГ» сообщила, что у нее новый главный редактор. А уже 12 мая вышел первый подписанный Юрием Поляковым номер с его программной статьей «Слово — не птеродактиль»:

«То, что слово не воробей, общеизвестно и даже записано в словаре Даля. То, что слово не голубь с оливковой веточкой в клюве, для нас, обитателей современной России, увы, очевидно. А вот в том, что слово не птеродактиль, несущий в двухметровой пасти связку розог для общественной порки, сегодня читателей надо долго убеждать. Давайте сознаемся: мы живем в эпоху нарастающего антиСМИтизма (не путать с антисемитизмом — явлением непростительным!). И этот антиСМИтизм объясним. Во-первых, «четвертая власть» долгое время была, извините за выражение, информационным спонсором многих ошибок и даже преступлений минувшего десятилетия.

Во-вторых, «четвертая власть», как это ни печально, подобно КПСС, очень уж жаждала быть «руководящей и направляющей силой общества», при этом перекладывая всю ответственность за неудачи на остальные ветви власти и неуспешный народ. Белые одежды медиакратов посреди всероссийской антисанитарии выглядели вызывающе, как реклама «мерседеса» в вымирающем шахтерском поселке. Политзанятия того же Евгения Киселева, который еженедельно поучал подданных телезрителей с неторопливостью полупарализованного Брежнева, в конце концов утомили. Кстати, упомянутый мной антиСМИтизм связан еще и с тем, что многие труженики информационного поля, ведя неустанную битву за политический урожай, упорно, иной раз даже вопреки внутренним убеждениям, навязывали соотечественникам идеологию так называемого среднего класса. Но вот беда: идеологию создали, а класса нет — не возник по ряду обстоятельств. Вот и получалось: у одних щи пустые, а у других общечеловеческие ценности мелковаты.

В-третьих, произошла одна крайне неприятная вещь. Рядовым налогоплательщикам, иногда в просторечье именуемым народом и озабоченным поисками хлеба насущного в условиях рыночного изобилия, осточертело наблюдать бесконечный залоговый аукцион, на котором состоятельные господа борются за право приватизировать свободу слова в нашем Отечестве. Тем более что свобода слова в том смысле, как она понималась в минувшее десятилетие, имеет к свободе такое же отношение, как свободная любовь к любви. Под свободой слова подразумевалось неоспариваемое право навязывать обществу свою точку зрения, при этом старательно оберегая эфир и газетные полосы от иных взглядов, идей, концепций.

Помнится, в пору, когда шумно обсуждался закон о наблюдательных советах на ТВ, меня пригласили поучаствовать в судебном телешоу. Я был за наблюдательные советы. Мне вообще непонятно, как можно протестовать против контроля общества над СМИ, ведь в эпоху высоких информационных технологий возможны фантастические манипуляции общественным сознанием. Скоро марионетки будут в своих поступках свободнее нас с вами! Кроме того, наблюдательный совет, состоящий из авторитетных профессионалов, способен не только указать на недобросовестность коллеги, но и поддержать журналиста, скажем, в его конфликте с властью или, допустим, с работодателями, имеющими, как мы знаем, иной раз весьма специфический, производственно-прикладной взгляд на свободу слова. Теперь, в новых политических условиях, многие об этом призадумались, а тогда в пылу дискуссий, чтобы окончательно убедить российскую общественность в том, что на образцовом Западе нет и не может быть никаких наблюдательных советов, на запись передачи пригласили руководителя русской службы влиятельной зарубежной радиостанции. И дали, как говорится, маху: честный англосакс встал и спел хвалебную оду наблюдательным советам, чрезвычайно влиятельным на его островной родине. Надо ли объяснять, что в эфир передача вышла без этой оды. Кстати, главного редактора популярной газеты, председательствовавшего на том телепроцессе, я потом неоднократно встречал в эфире в качестве неутомимого борца за свободу слова. Я понимаю, что выскажу сейчас мысль, которая у многих вызовет негодование, но я скажу и даже сознательно ее обострю: никто, на мой взгляд, за минувшее десятилетие не нанес такого ущерба идее свободы слова в России, как сами журналисты. Готов выслушать возражения и предоставить страницы «ЛГ» для серьезной дискуссии на эту тему…

Есть и еще одна важнейшая проблема. Ренан говорил: скопище людей нацией делают две вещи — общее великое прошлое и общие великие планы на будущее. Мы пережили эпоху чудовищного общегосударственного кризиса, страшного идейно-нравственного раскола, стремительного и зачастую вызывающе несправедливого имущественного расслоения. Лет через пятьдесят, наверное, уже можно будет рассказывать красивые легенды о начитанном джинсовом мальчике, удачно перепродавшем свой первый блок «Мальборо» и ставшем в этой связи миллионщиком. Но мы-то с вами видели воочию, как формирование нынешней элиты шло по незабвенному чичиковскому принципу: «Зацепил, поволок, сорвалось — не спрашивай…» И все-таки… Историческая судьба страны, как поняли это наши соотечественники в 20-30-е годы минувшего века и как осознают многие сегодня, — значительно шире классовых перипетий и экономических пертурбаций. Даже коммунисты нынче, заметьте, больше говорят об утраченном величии Державы, нежели о провороненной социальной справедливости. Можно сколько угодно иронизировать по поводу долгожданной общенациональной идеи и снова уносить «зажженные светы» на интеллектуальные московские кухни, но не лучше ли сообща, забыв взаимные обиды, принять участие в формировании и формулировании наших общих великих планов на будущее? Ведь в противном случае жить нам придется по чужим формулам. Это как гимн: нравится — не нравится, а изволь встать и снять головной убор. Не хочешь? Сиди дома.