Размышления об «Останкино» и нравах обитателей телецентра напечатали, причем впервые на страницах либеральной прессы (в 1998-м «ЛГ» к ней, естественно, относилась). Резонанс был — не все поняли и приняли такую точку зрения. Потом три года «ЛГ» опять Полякова не печатала. Помню, выпросил у него главу из романа «Замыслил я побег…» и отдал тогдашнему главному — Гущину. Он поморщился. Теперь не могу вспомнить, что мы тогда вместо этого отрывка и поставили…»

Отсюда становится понятным, насколько предложение возглавить «ЛГ» было, мягко говоря, неожиданным. И в то же время его многое связывало с газетой. Начал Поляков печататься в ней, когда редакция еще располагалась в одноименном издательском комплексе, выстроенном в 1930-е годы на Цветном бульваре напротив цирка. В 1962-м газету возглавил писатель Александр Чаковский — так было принято: газету долгие годы возглавляли писатели, известные и не очень: Александр Фадеев, Владимир Кирпотин, Евгений Петров, Константин Симонов, Всеволод Кочетов, Сергей Смирнов… В конце концов, ее и основали Пушкин с Дельвигом, заложив тем самым традицию, которую, видимо, и не стоит нарушать.

С приходом Чаковского «ЛГ» превратилась в самый популярный у советской интеллигенции еженедельник — она и была первым советским иллюстрированным еженедельником. Формально газета числилась органом СП СССР, и ей (в соответствии с закрытым решением политбюро) позволялось высказываться острее, нежели другим изданиям, что во многом обусловило интерес к газете, тираж которой в конце 1980-х представлял огромную для культурологического издания цифру — шесть миллионов. Член ЦК КПСС и депутат Верховного Совета СССР Александр Борисович Чаковский пользовался огромным влиянием и сумел заполучить для редакции в начале 1980-х шестиэтажное здание — в прошлом фешенебельный дом свиданий, построенный в злачном районе «Грачевка» в конце XIX века. В середине 1970-х там расположился Оргкомитет Олимпиады-80, а после окончания игр дом отдали «Литературке». Это был пик могущества «великого Чака», как его звали сотрудники. Будучи по убеждениям либералом-государственником, он внимательно следил за тем, чтобы на страницах «ЛГ» были представлены разные направления отечественной словесности, в том числе и почвенное, большое значение придавая национальным литературам. Правда, многие начинали читать газету с шестнадцатой полосы, где публиковались материалы «Клуба 12 стульев», созданного Александром Веселовским и его командой талантливых юмористов. Затем прочитывались очерки и статьи второй тетрадки, посвященные острым социальным вопросам. Особой популярностью пользовались журналистские расследования и судебные очерки Евгения Богата, Аркадия Сахнина, Ольги Чайковской, Олега Мороза, Игоря Гамаюнова, Аркадия Ваксберга, Юрия Щекочихина и др. В первую же тетрадку заглядывали в основном те, кто интересовался писательской жизнью и новинками литературы. Впрочем, и таких в ту пору было немало. Ну и, конечно, «ЯГ» была настольной газетой учителей литературы, истории, филологов и преподавателей высшей школы.

Под руководством Чаковского «Литературка» «перестроилась» одной из первых. Чтобы получить представление об идейно-эстетической направленности газеты в последние годы руководства «Чака», приведем фрагмент материала Сергея Казначеева из уникальной книги «Три века «ЛГ», выпущенной к 175-летию газеты.

«…Перед «Литературной газетой» стоял четко обозначенный ориентир — давать максимально точную и правдивую картину жизни в стране и в мире. Но как добиться этой правдивости? Во-первых, в стране существовал партийный контроль над журналистикой. Во-вторых, «ЛГ» являлась официальным органом Правления Союза писателей СССР и была обязана печатать материалы писательских съездов и пленумов, часто довольно скучные, но порой головокружительно захватывающие, впрочем, об этом несколько позже. В-третьих, никто не отменял существования государственных, военных и прочих тайн, негласных запретов: социальных, моральных, религиозных, национальных, гендерных… Прекрасно осознавая всю сложность и непредсказуемость текущего момента, редакция стремилась лавировать между необходимостью учитывать рамки дозволенного и желанием быть честными по отношению к читателям».

В первом номере за 1987 год в виде новогодней елочки газета поместила данные, показывающие динамику роста тиража за последние 20 лет: «1967 — 383 т.; 1972–1428 т.; 1977–2300 т.; 1982–2658 т.; 1987–2827 т.» — из которой следует, что «ЛГ» резко набрала читателей уже к началу перестройки, ну а в самом конце 1980-х тираж удвоился в русле общего всплеска интереса к периодическим изданиям, который, как отмечал Казначеев, «доводил до миллионных высот даже довольно скромные газеты и журналы».

Газета живо откликалась, конечно, на политические события, на то, как проходила перестройка, и уже в 1988 году опубликовала горькие размышления Е. Носова о ходе реформ, которые были озаглавлены «Что мы перестраиваем?». Чуть ранее «ЛГ» провела обширную дискуссию критиков, в которой особенно резко прозвучали мнения М. Лобанова и Е. Сидорова, выводившие ее из сферы литературы на широкий круг идеологических проблем. А материалы пленума Правления Союза писателей СССР 1987 года наглядно продемонстрировали кардинальное расхождение во взглядах в писательском сообществе, что, конечно, не могло оставить равнодушной читательскую аудиторию. «Выходя на трибуну, наши лучшие (или влиятельные) писатели демонстрировали такой широкий спектр суждений, такой публицистический темперамент и непримиримость во взглядах, что становилось ясно: прежнего единства писательских рядов нет и в обозримом будущем не предвидится», — пишет Казначеев. И далее отмечает, что «в стратегии «ЛГ» появилась необходимость учитывать интересы обеих спорящих сторон. Соблюдать абсолютное равенство было невозможно: симпатии большинства сотрудников «ЛГ» были на стороне либерально настроенных писателей. Но до 1991 года все же удавалось поддерживать хотя бы видимость одинакового отношения к разным группам». Напомним, что Поляков получил премию «Литературной газеты» (кнопочный польский телефон) за эссе «Томление духа», опубликованное в ней в октябре 1988 года.

…………………..

«Я вырастал в глухое время…» — это сказано обо мне и моем поколении. Мне — тридцать три. Разберем, как говорят аппаратчики, по позициям. Десяток лет спишем на период розовощекой детской невинности. Три года совпали с перестройкой. Двадцать точнехонько укладываются в эпоху застоя. К ним, этим двум десятилетиям, очень подходит строчка из Писания «Суета и томление духа». Томление духа. Было оно, было томление духа. Была бы одна только суета — и говорить что-либо нынче посовестился бы!

Очевидно, нельзя зачеркивать целые поколения только лишь потому, что жили они в кровавые, несправедливые или выморочные годы. Человека можно обречь на бессмысленную суету, но заставить считать свою единственную, неповторимую жизнь бессмысленной, к счастью, невозможно. Увы, именно на эту особенность людских душ всегда рассчитывают разного рода пакостники, выдающие себя за творцов истории: мол, будут людишки свои прожитые годы оправдывать и нас заодно оправдают…