Всю жизнь Рудольф был убежден, что никому нельзя доверять. Теперь в число тех, кому он не доверял, вошли даже его ближайшие друзья[161]. Весной, впервые за тридцать два года, балетную труппу Парижской оперы пригласили на гастроли в Нью-Йорк, но только с условием, что вместе с труппой в качестве приглашенной звезды поедет Рудольф. Генеральный директор Юг Галл находился в кабинете, когда пришел представитель профсоюза в сопровождении Шарля Жюда. «Чарльз сел и сказал: «Если возьмете Рудольфа приглашенной звездой, мы не будем танцевать». – «Ладно, – ответил я, – я отменю гастроли. Члены профсоюза делали свое дело, но Чарльзу следовало сказать, что он в этом не участвует. После всего, что Рудольф для него сделал, я решил, что он настоящая свинья». Другие, среди них Жак Луайё, тоже считали Чарльза «настоящим предателем», но танцовщик настаивает, что у него не было другого выхода. «Я сказал Рудольфу: «Всего будет восемь спектаклей, и ты танцуешь в семи из них. При моем положении в Опере я не могу поддерживать такую систему». Жан Гузерикс тоже разрывался пополам. «Рудольф позвонил мне и сказал: «Вы предатель! На чьей вы стороне?» – и я ответил, что я на стороне большинства. Это ведь Парижская опера, а не «Нуреев и друзья». Но тот момент был для меня очень трудным». И все же Рудольфу их поступок лишь подтвердил то, с чем ему предстояло смириться: «Всегда предательство… предательство – да, как в «Паване Мавра». С его следующим крупным проектом в Метрополитен-опере тоже ничего не вышло. Он должен был дебютировать как режиссер в июле, когда вместе с Дэвидом Хокни и Джоном Декстером собирался возродить «парад «Русского балета», но поссорился с ними обоими из-за того, что Клайв Барнс назвал «дурацкими тематическими вставками» постановки[162]. Потом, в конце ноября, последовал по-настоящему «жестокий удар». Баланчин, который в 1981 г. ставил Фестиваль Чайковского, обещал включить в программу «Манфреда» и пригласил Рудольфа приехать в Нью-Йорк, чтобы отобрать участников балета. Это, как написал в дневнике Найджел, было «фантастической новостью, даже если критики не оставят от него камня на камне», тем более что самый эффектный премьер труппы, Питер Мартинс, вызвался танцевать попеременно с Рудольфом.

«28 [ноября]. Утром зазвонил телефон; после треска помех оказалось, что Р. звонит из Парижа, куда он только что прилетел. Я спросил, кого он подобрал для «Манфреда», и он ответил: «Ничего не получилось». Судя по тому, что я разобрал, он как будто сказал, что «Баланчину балет не понравился»… Судя по всему, он видел отрывки репетиции, снятые на 8-мм пленку – не очень хорошее руководство! Откровенно говоря, я всегда считал этот балет странным выбором – «Манфред» совершенно противоположен «Нью-Йорк Сити балету», и по стилю, и по настроению, и по содержанию».

Барбара Хорган предполагала, что Рудольф «должно быть, уговорил м-ра Б., что балет хороший, и поэтому Баланчин предложил посмотреть фильм. В конце концов, что он мог сказать: «Я не хочу даже думать об этом?» Кто знает, он мог оказаться шедевром!» Но Баланчин, чья преданность Чайковскому граничила с фанатизмом, явно решил, что невнятный «Манфред» Рудольфа очернил священную партитуру. Тем не менее он дошел до того, что предложил Рудольфу выбрать исполнителей, что было, по словам Найджела, «настоящим садизмом». «Помню, как он сидел в машине и рыдал, как маленький, – говорит Роберт Трейси. – Баланчин снова его отверг»[163].

Месяц спустя «самыми большими предателями» стали представители «Королевского балета». Он расстроился из-за того, что отложили новый балет, созданный Хансом ван Маненом специально для него, и жаловался Найджелу, что руководство «играет с ним в Микки-Мауса». Найджел истолковал его слова как то, что руководство играет с ним в кошки-мышки. Рудольф позаботился о том, чтобы о происходящем узнала Нинетт де Валуа. Он послал ей сообщение: «Недавно произошел раздел, это будет означать развод – с опекой над детьми!» (его постановки «Баядерки» и «Раймонды» для «Королевского балета»). Кроме того, его огорчило решение лондонской труппы «Фестиваль балет» не ставить «Манфреда» в 1981 г., и, озвучив свое возмущение недавно назначенному директору, Джону Филду, ему удалось «за месяц восстановить против себя обе труппы». Через Горлински Джон Тули передал Рудольфу: «Ни один хореограф не захочет ставить для тебя балет», и сразу вслед за этим последовало письмо от Иржи Килиана из Танцевального театра Нидерландов. Описав на трех страницах, как в 1967 г., когда он уехал из Чехословакии в Англию, выступления Рудольфа стали для него «источником вдохновения на много лет вперед», хореограф тем не менее оставался непреклонен в своем решении. «Странно, что любовь и уважение, которые я к вам испытываю, делают невозможной нашу совместную работу. Это кажется парадоксальным, но это правда… Я бы чувствовал себя совершенно несвободным, и мне пришлось бы постоянно чувствовать себя студентом рядом с учителем, что совершенно неверные отношения танцовщика и хореографа».