«Мы откупорили бутылку шампанского… Долго болтали. Р. был оч. сдержан, когда она ушла. «Должно быть, она уже решила, что будет делать». Обеспечив ее финансово, он дает ей понять, что не может/не хочет взять ее под свою опеку. (Он как раз уезжает в Майами, Пуэрто-Рико, Каракас, Верону, Стокгольм и т. д.!) Он говорит, что не возражает против того, что она делает, лишь бы она где-нибудь училась. «Даже шитью, если нужно». Он считает, что в НЙ ничего хорошего ее не ждет. Она тихая, замкнутая, возможно упрямая. Предвижу конфронтации».

Гораздо больше Рудольф беспокоился о Найджеле. Осенью 1980 г. он перенес операцию на мочевом пузыре, и с тех пор его здоровье резко ухудшалось. Вскоре у него нашли рак печени, и хотя ни он, ни Мод ни разу не упомянули о том, что это конец, Рудольф инстинктивно боялся самого худшего. «Мне нелегко говорить об этом, – сказал он Руди ван Данцигу, когда они встретились в последний раз, – но если хочешь повидаться с Найджелом, тебе придется поспешить. Он умирает от рака». В сентябре 1981 г., когда Рудольф и Гослинги жили на частном острове Ниархоса, Спецопула, стало ясно, что Найджелу очень больно, но оба понимали, как мало осталось времени, и почти всю неделю работали над новым проектом. Рудольф задумал балет по «Кавалеру роз» Штрауса, и Найджел начал либретто, обсуждая каждую сцену, когда они вместе сидели на террасе, слушая «нескончаемые вальсы, которые лились из кассетника Рудольфа», или крича, чтобы расслышать друг друга, перекрикивая рев вертолета Ниархоса, на котором перевозили Рудольфа в Афины на спектакли и обратно. Уже думая о хореографии, Рудольф попросил Тессу, которая собиралась к ним приехать, привезти доску для китайских шахмат, чтобы он на ней планировал выходы и уходы танцоров. Из этого ничего не вышло, так как зять Штрауса не дал разрешения использовать партитуру для балета, но на той же неделе появился еще один замысел. Найджел заметил, что Ниархос похож на Просперо – король острова, «волшебного святилища», и может наколдовать почти все, что захочет, – так в голове у него забрезжила новая идея.

25 ноября 1981 г. Найджел записал в дневнике, что «Королевская опера» «сдалась на требования Р.», предложив ему несколько спектаклей «Лебединого озера» и «Баядерки». Научившись ничего не ожидать от администрации, «кроме ведра дерьма», Рудольф решил вести себя с ними цинично. Это просто «еще один город, еще одно место, еще одна труппа», как он равнодушно сказал Барри Норману на передаче Би-би-си «Омнибус», которую сняли в честь его возвращения. Однако наедине, несмотря на то, что он недавно говорил Найджелу, что «Королевский балет» – «труппа с ошпаренными яйцами», он радовался перспективе поставить свое Царство теней «с новой командой». Со своим замечательным сплавом пластичности Кировского балета и точности «Королевского балета» «Баядерка» была произведением, которое больше, чем какое-либо другое, раскрывало его влияние на английский балет. В 1960-х благодаря балету стали звездами три солистки (Линн Сеймур, Мерл Парк и Моника Мейсон), а кордебалет признали лучшим в мире. На сей раз он выбрал на роли главных Теней Брайони Бринд, Равенну Такер и Фиону Чедуик, а на второй спектакль выбрал 21-летнюю Бринд на роль Никии. Солистка, которая совсем недавно начала танцевать ведущие роли, она была слишком высокой для Рудольфа, однако ее лиричность и русская пластика прекрасно дополняли его; их руки естественно соединялись в художественные узоры, как у Фонтейн и Нуреева. При лебединой шее, рыжеватых волосах и стройных, идеально выворотных ногах Бринд была красивой танцовщицей, нервной, как породистая кобылка. Коллеги следили, как она расцветает под руководством Рудольфа. Его вера подхлестывала ее на такие технические подвиги, на которые никогда еще не отваживались английские балерины.

Однако для молодых танцовщиков приезд великой звезды стал чем-то вроде спада. Впервые наблюдая за ним в классе, они видели «старика – и мы в самом деле думали о нем как о старике», практически без какого-либо мышечного тонуса. «Но потом произошло превращение, – вспоминает Брюс Сэнсом. – Рудольф настолько владел своим телом, что мог насильно привести себя в форму». Сэнсом, вместе со Стивеном Бигли и Стивеном Шеррифом, принадлежал к новому поколению одаренных, красивых молодых людей, кому Рудольф начал оказывать особое внимание. И, боясь, что вся труппа в целом окажет ему холодный прием, он был очень растроган их реакцией. «Они были чудесными и как будто излучали любовь… Не знаю, долго ли это продлится, но оно было»[165].

Возобновление дружеских отношений лишь усилило разочарование Рудольфа из-за того, что в 1986 г., когда Норман Моррис ушел на пенсию, его не назначили директором. Его возвращение в «Королевский балет» точно совпало с кульминацией переговоров о посте директора балетной труппы Парижской оперы, где ему предлагали четко оговоренный контракт. «Я не сомневался, что Рудольф станет просвещенным и вдохновляющим руководителем «Королевского балета», но боялся, что многие его преимущества сойдут на нет, если он продолжит танцевать», – говорит Джон Тули. Так как Рудольф намерен был выступать и дальше, он отклонил приглашение. «Париж не оговаривал ограничений, что позволяло ему и руководить, и танцевать».

За десять лет до того Рудольфа спросили, хочет ли он возглавить балетную труппу Парижской оперы. «Да, почему бы нет! – ответил он генеральному директору Парижской оперы Рольфу Либерману и Югу Галлу как-то вечером за ужином. – Но только с условием, что вы уволите по меньшей мере пятьдесят процентов танцоров и я привезу пятьдесят процентов из Лондона». Как выразился Галл, это стало «концом вопроса». Конечно, до выборов Франсуа Миттерана в мае 1981 г., когда снова всплыл вопрос, что делать с Оперой. После ухода Либермана в 1979 г. театр переживал кризис самовыражения: на посту директора сменилось несколько человек, и министр культуры Жак Ланг искал личность, которая могла бы влить в балет новые силы. Тогда во французской политике царил оптимизм – то время один обозреватель назвал «экстазом социализма», – и говорили, что Ланг хочет переименовать свой пост в «министра культуры, красоты и ума». Мысль о том, что Оперу возглавит звезда величины Нуреева, вполне сочеталась с таким настроением, и начались серьезные переговоры. Когда Советский Союз попытался «пригрозить вето», Ланг передал вопрос на президентский уровень. «Все хорошо, Миттеран согласен», – был вердикт, но предстояло еще выполнить условия Рудольфа. Он настаивал на приглашении иностранных педагогов, обустройстве студий, обязательных классах, контракте, который позволил бы ему выступать еще пять лет. Кроме того, он хотел, чтобы по контракту он мог жить в Париже не более шести месяцев в году. Изложив все это генеральному инспектору по балету Игорю Эйснеру, перед прощанием Рудольф вызывающе процитировал из «Аиды»: «Ritorna vincitor! Возвращайся, когда победишь!»