В шесть часов вечера Джон Уилсон неприметно вышел из своего особняка в квартале Нью-стрит. Торговцу предстояло нанести два важных визита. Для начала он уверенно направился к дому Джона Холла.

В семь часов вечера Лиззи Кертис шла по кварталу Возчиков, близ церкви Святого Эдмунда. Внезапно девушке почудилось, что за ней следят. Оглядевшись, она никого не заметила, хотя откуда-то из сумрачных проулков доносился шорох шагов. До темноты было далеко, в домах вокруг суетились люди, поэтому Лиззи не встревожилась, а гордо тряхнула головой – пускай следят, ежели так хочется. Из-за угла раздался сдавленный смешок.

Семнадцатилетняя Лиззи Кертис, единственная дочь зажиточного мясника, слыла красавицей и богатой невестой, так что ей, девушке добронравной и смышленой, бояться было нечего. Стройную фигурку прикрывали складки ярко-синего сюрко, надетого поверх облегающей желтой сорочки-котты из тонкой ткани; из-под белого крахмального чепца выбивались очаровательные каштановые кудряшки; красные деревянные башмаки, защищая от уличной грязи изящные желтые войлочные туфельки, бойко постукивали по камням мостовой. Чтобы не испачкать наряд в пыли, девушка подхватила подол длинного одеяния, чуть приоткрыв щиколотки, и, не оглядываясь, устремилась вперед, всем своим видом показывая, что таинственные преследователи ее не пугают.

Лиззи Кертис весьма заботило, что думают о ней окружающие. Она часами вертелась перед серебряным зеркальцем – отцовским подарком, – рассматривая свое отражение, следила за каждым своим словом и взглядом и всякий раз, выходя в город, присматривалась к манерам знатных дам. Она любила красивые яркие наряды, но то, что предлагали рыночные торговцы, ее не удовлетворяло. Лиззи, добрая и смешливая, быстро обзавелась подругами среди сверстниц; девушки ее любили и восхищались ее красотой.

Теперь Лиззи занимало другое: как привлечь к себе внимание мужчин. Поначалу она решила, что их следует обольщать, и пробовала свои силы на городских юнцах: одаривала их очаровательными улыбками, а потом напускала на себя неприступный вид и гордо отворачивалась. Нехитрая уловка срабатывала до тех пор, пока какой-то дерзкий подмастерье не ухитрился сорвать поцелуй. Лиззи, испугавшись, что юнец будет хвастаться своим подвигом, рассердилась и убежала.

Больше всего на свете Лиззи хотелось стать знатной госпожой – из тех, что изредка появлялись на улицах города. Девушка с вожделением разглядывала великолепные накидки с горностаевым подбоем и высокие головные уборы с тончайшими кружевными вуалями, усыпанными самоцветными камнями. Может быть, отец найдет ей жениха – обязательно из знатного рода, джентльмена, ведь женам даже самых богатых торговцев не позволялось носить наряды, подобающие высокородным господам.

Лиззи шла по улице, мечтая о женихе.

Преследователи нагнали девушку на углу квартала Священников. Ее схватили так внезапно, что Лиззи даже не вскрикнула. Шесть пар цепких рук поволокли ее через дорогу, втолкнули в дверной проем и крепко спутали веревкой.

Сообразив, что происходит, Лиззи облегченно перевела дух и оглядела ухмыляющихся парней:

– Сколько просите?

Деньги на нужды приходской церкви собирали по-разному: чаще всего устраивали шумные вечеринки-скотэли, где торговали пивом, но самое излюбленное развлечение молодежи происходило сразу после Пасхи – парни ловили на улицах одиноких прохожих и требовали с них выкуп.

– Ничего я вам не заплачу! – возмущенно выкрикнула Лиззи, вспомнив, что до Пасхи еще далеко, и окинула негодующим взглядом знакомые лица – вот Реджинальд Шокли, ее сверстник, а вот и большеглазый малыш Том Мейсон, сын колокольного мастера.

– Пенни, пенни! – потребовали мальчишки.

– Ничего вы от меня не получите!

– Полпенни, или мы тебя здесь связанной бросим, – фыркнул Шокли.

– Не дам, и все тут! – расхохоталась Лиззи.

Поразмыслив, один из них заявил:

– Тогда поцелуй!

Лиззи гордо тряхнула головой:

– Ни за что!

– Тебе жалко, что ли?

– Я с женихом целоваться буду! – выпалила она и тут же поняла свою ошибку.

– Я, я на тебе женюсь! – вразнобой откликнулись подростки.

– Вот еще выдумали! Никто из вас мне не пара.

– Тогда признавайся, за кого замуж пойдешь. Может, мы тебя и отпустим.

Лиззи согласно кивнула, и веревки тут же распутали. Девушка, высвободившись, отскочила в сторону и крикнула:

– Я за рыцаря в замке замуж выйду, уж он-то знает, как жену ублажать!

Реджинальд Шокли расстроенно посмотрел на нее, понимая, что в шутке Лиззи есть доля правды. Заметив его огорчение, девушка улыбнулась, поманила его к себе, поцеловала в щеку и убежала. Реджинальд вспыхнул от удовольствия и остался стоять посреди улицы.

После разговора с Бенедиктом Мейсоном вечер у Евстахия Годфри не задался. К Уилсону он заходил трижды, но, к раздражению Годфри, торговец домой так и не вернулся.

Опускались сумерки; городские улицы опустели – в преддверии праздника горожане разбрелись по пирушкам. Случайная встреча с Майклом Шокли тоже не прибавила Годфри уверенности в себе, еще и потому, что торговец за десять лет разбогател. Часы на колокольне пробили восемь, и Годфри в четвертый раз постучал в дверь особняка Уилсонов.

Торговец оказался дома и согласился принять гостя.

Особняк Джона Уилсона занимал два каменных дома на углу квартала. Парадный вход находился в нише под внушительной аркой, над которой располагалась спальня. За аркой виднелись двор и сад, обнесенный высокой стеной. В целом постройка создавала впечатление жилища богатого человека.

Годфри пригласили в гостиную, где за дубовым столом восседал Джон Уилсон. При виде гостя хозяин не поднялся, а лишь кивнул на кресло напротив, приглашая Годфри садиться. Только сейчас Евстахий заметил, что в углу гостиной молча стоит Роберт Уилсон, сын торговца.

Потолочные дубовые балки украшала замысловатая резьба, в окна было вставлено рейнское стекло с узором из роз и лилий. На столе перед Джоном Уилсоном стояла тарелка копченых языков и миска изюма. Торговец опустил серебряную вилку на столешницу и подтолкнул миску гостю, не произнося ни слова.

– Я по личному делу пришел, – заявил Евстахий, взглянув на Роберта.

Уилсон равнодушно кивнул.

– Оно касается вашего сына, – продолжил Годфри.

– Слышишь, тебя дело касается, – небрежно бросил Уилсон сыну, не оборачиваясь. – Придется тебе остаться.

Годфри окончательно утратил уверенность в себе.

Уилсон неторопливо прожевал кусок копченого языка.

– У меня есть дочь, – наконец промолвил Евстахий и пустился в рассказ о красоте Изабеллы и древности своего рода.

Уилсоны выслушали его в невозмутимом молчании.

Годфри объяснил, в каком состоянии находятся дела семейства, и вот тут Джон Уилсон его прервал: