Шрифт:
Интервал:
Закладка:
больницу Тропиных, где через пару дней она скончалась. Похорон не было. Больничные
хозяйственные службы отвезли ее тело на кладбище, где и зарыли без гроба и
поминовения. А Клавдия Ильинична лишь жестко бросила: собаке — собачья смерть!
Эти слова повторяли в городе. Люди были на стороне несчастной матери. Со временем
она устроилась в регистратуру областной больницы, работала там много лет. Никогда
ничего не боялась. Говорила, что думала. Новую власть ненавидела всей душой. Бог ее
хранил. Вокруг многих карали и за меньшие прегрешения, люди исчезали бесследно, а ее, казалось, сама смерть боялась и избегала.
Все считали, что от жизненных потрясений тяжкая болезнь бродяжничества ее покинула
навсегда. Оказалось, не так.
Октябрьским утром 36-го года она ушла на работу, но в больницу не попала. Больше ее
никто и никогда не видел. Правда, некоторые узнавали ее уже в 1944 году нищенкой с
поводырем-старцем. Но это, пожалуй, не бесспорно.
На этом мне б завершить историю несчастного рода Сочевановых. Но не могу не привести
два небольших фрагмента, вызвавших у меня мистическое недоумение. Мне стоило
больших трудов и помощи друзей заглянуть в папку:
«Дело № 124/12 активного участника контрреволюционного подполья, белого офицера
подполковника 14 общевойсковой армии Глеба Андреевича Сочеванова».
В этом деле всё, как в других подобных делах. Вопросы. Ответы. Ничего особенного. Во
враждебной деятельности признался — значит, вражина, не раскаялся. Смерть ему, гаду
подколодному!
Но есть здесь один листок, я вам сейчас приведу его. Хотя дорого бы отдал, чтобы его
никогда не видеть. Снова повторю: я никому не судья. Моё дело — факты. Ваше — оценка.
Вы готовы?
«Глубокоуважаемый господин и товарищ Чрезвычайный комиссар!
Как человек глубоко преданный советской власти и трудовому народу, с болью в душе
сообщаю, что ____ декабря, в доме № ___ по улице __________, появился и уже две
недели скрывается, избегая регистрации в уездной канцелярии белый офицер, дворянин и
классовый враг всех трудящихся — подполковник Сочеванов, который выдает себя за
Глеба, но, на самом деле, являясь его братом Борисом.
Прошу Вас разобраться, что заставило его скрываться под чужим именем. Из его слов
следует, что он служил в штабе генерала Слащева, расстрелявшего в Николаеве десятки
рабочих корабельного завода, избежал наказания в Крыму и пробрался в Херсон
нелегально.
За время пребывания его по вышеуказанному адресу с ним дважды встречались его
бывшие гимназические друзья-одноклассники: Георгий Мишин и Василий Михненко, сын
376
бывшего земского судьи Петра Никитича Михненка. Эти встречи сопровождались
длительными беседами.
При необходимости, могу дать показания по всем интересующим Вас вопросам. С
уважением и готовностью и впредь оказывать свое посильное содействие трудовому
народу и карающему мечу пролетарского правосудия — ЧК»
Дата.
Имя.
Фамилия.
Подпись.
Что ж, здесь вполне можно поставить точку на этой истории. Теперь, наконец, некоторые
вещи становятся понятнее: почему, например, всех болтунов и недоносителей из
окружения несчастной матери ожидала горькая участь, а нашей Клавдии Ильиничне все-таки удавалось избегать преследований.
Всё это так. И ее поведению тоже можно дать какое-то объяснение. Чего от нее ждать –
больной человек. Да еще с непонятными причудами. С ее бродяжничеством.
Кстати, вы тоже заметили, как грамотно был написан донос? Смотрите, какие когда-то
были у нас образованные дворники! Вот только одно я, простите, забыл указать. Чья
подпись стоит под этим листком. Потому что о Глебе или Борисе, кто он там есть на
самом деле, доносит в Чрезвычайную комиссию… его мать, Клавдия Ильинична
Сочеванова.
Всё, больше мне говорить не о чём.
Хотя в этой папке подшит — пусть и значительно позже — уже в шестидесятые годы еще
один интересный документ:
Начальнику Управления КГБ СССР
по Херсонской области
полковнику Брыкину П.И.
Во исполнения запроса DERTEKS 271152. США, штат Иллинойс, согласно Директиве
Совета Министров СССР 236 от 15.12.1958 г. «Об имущественных правах наследования
граждан по ТЭН/линии Юнюрколлегии СССР» прошу предоставить в полном объеме
данные о ВСЕХ, проживавших до Великой Октябрьской социалистической революции в
городе Херсоне членах семьи Сочевановых. Отец — Андрей Гриорьевич Сочеванов, потомственный гражданин, 1859 г.р., умер в 1912 году.
Обращаю ваше внимание на представление информации в развернутом виде, по форме
12-а, не только по прямым, но и по косвенным линиям наследования.
Напоминаем об установленным Законом месячном сборе затребованной информации.
Заместитель Председателя Инюрколлегии СССР
Государственный советник юстиции 1 класса
Аникеев Д.К.
***
Остается по-прежнему непонятным: если запрос пришел по наследованию состояния
Глеба Сочеванова, проживавшего в США, кого же тогда и почему предала их мать?
Впрочем, сейчас это меня уже не интересует.
Над Днепром, как и много лет назад, осенние рассветы окутаны густым туманом…
================
377
Я ПОДАРИЛ ЕЙ ПАРОХОД В 1972 ГОДУ…
Хотя прошло много лет, приятно вспомнить, что доводилось и мне делать щедрые
подарки. Как я любил свою рыжеволосую сокурсницу! С каким трепетом ловил взгляд ее
— до сих пор не пойму, какого цвета — глаз… А так как заинтересовать ее моя скромная
персона шансов не имела, выход был только один: покорить щедростью подарков. Ее
звали Ольга, и с тех пор это имя всегда со мной. И однажды я, несмотря на критическое
финансовое положение, все же решился — и сделал такой подарок. И к чести своей, не
пожалел об этом никогда.
В 1972 году я подарил своей любимой… пароход! Настоящий корабль, кажется, контейнеровоз, с огромными, заставленными деревянными ящиками палубами.
Отсутствие для такой покупки материальных средств не стало для меня непреодолимой
помехой. Когда я впервые увидел этот корабль — то обомлел! Сбегал домой и захватил с
собой фотоаппарат. А уже на следующий день скромно вручил ей в полупустой аудитории
свой бесценный подарок: черно-белую фотографию парохода, на борту которого
красовалось любимое женское имя — «OLGA». С тех пор я знаю, как это приятно — делать
дорогие подарки…
=================
ПИСЬМА БЛИЗКИМ-ДАЛЕКИМ
Здравствуй, Оленька!
Шолом тебе и увраха от далекого друга херсонской молодости!
Никогда тебе раньше не писал, а жаль: иногда письменная речь предпочтительнее
устной — дисциплинирует мысли и отсеивает ненужное. И вообще, что написано пером…
Мне рассказала Ада при случайной встрече о твоей болезни, зачитала по телефону
твое письмо, и я, честно говоря, всполошился. А так как мое убеждение, что после
пятидесяти лет каждый серьезный мужчина должен иметь свое серьезное заболевание, не
изменилось и, слава Богу, такая болезнь у меня уже есть, то и обратился к своей
