моего зрелого возраста. Но так как бессмысленно жертвовать лучшею частью своей жизни, то я и не толкаю моих дочек на эту дорогу. Я позволяю им поступать по-женски сколько им угодно. Одну из них ее ум направит в жизни, а другую ее сердце прямо приведет в рай...

Вы доставляете большое удовольствие, извещая о прибытии вашего дорогого хозяина.[575] Я должна рассказать и расспросить его о тысячи вещах по поводу Вренны.[576] Знаете ли вы, что в «Жизни верхом на лошади»[577] есть две или три главы об охоте, прямо прелестные и напоминающие эпизоды из Вальтер-Скотта. Что касается фактов, то я у него попрошу позволения стащить один для романа, у меня мысль изобразить истинного джентльмена, о котором я вам говорила. Но не говорите об этом никому, а то его у меня украдут, и моя мысль, таким образом искаженная, мне разонравится. Я только что собралась писать роман из ирландской жизни прошлой зимой, когда прочла «Molly-Maguires» Поля Феваля: я-то, которая никогда не читаю романов, тут и попалась! Восхищение остановило мое перо, и я не продолжала. Но я все-таки начала читать «Мартина» Эжена Сю... Он видит крестьян сквозь другие очки, чем я... Может быть, те, которых он видел, так безобразны. Я бы хотела, чтобы вы понаблюдали крестьян из Черной Долины, и вы признаете, что я не была поэтом, а лишь справедливой в «Чертовой луже». По поводу «Чертовой лужи» сознаюсь в своем невежестве. Никто не может мне сказать, что такое «Пиччиола» и что с нею сделала Академия.[578] Может быть, они постановят в академическом словаре, чтобы доставить удовольствие Соланж и мне, что можно в диалогах обойтись без сослагательного наклонения прошедшего времени?

Неправда ли, я довольно наболтала, и мне стыдно посылать письмо, которое будет стоить более, чем оно стоит. Я бы его оплатила, равно как и почтовую карету, которую мы заставили прождать в Ногане 4 часа, на ваш счет. Но вы бы рассердились – и я не посмела.

Прощайте, привет вашей молоденькой сестре, которая прелестна, я уверена, «лишь бы, – как говорят мои маленькие язвы, – вы не вздумали приняться за ее воспитание». «Следовало бы, дабы вы в это не вмешивались, дабы вы ее не дразнили, дабы вы ей не надоедали», – прибавляет Соланж.[579] На вас нападают! Отвечайте же! У вас есть клюв и когти!

Всем сердцем ваша Жорж Санд.

Если вы читаете «Лукрецию Флориани», как намеревались, будьте заранее предупреждены, что это очень скучно, особенно если читать по-фельетонно. Я прошу вас лишь об одном: сказать мне, презираете вы или ненавидите Лукрецию. Это опыт, и мне важно знать неприкрашенное впечатление читателей, некоторых читателей...»[580]

Как видно, оживление и веселье царило этим летом в Ногане более, чем когда-либо. Но между тем, во-первых, отношения Шопена к Морису и особенно Мориса к Шопену сделались совершенно враждебными, и наконец, по поводу, по-видимому, Огюстины, произошли решительные столкновения.

Мы до сих пор не сказали ни слова о том, как и почему Жорж Санд поселила у себя эту молодую родственницу и как бы удочерила ее, а между тем, ей суждено было вскоре стать в семье Жорж Санд источником семейного разлада, невероятных огорчений, чрезвычайных неприятностей для самой Жорж Санд, и поводом к такой, со стороны родственников Огюстины, клевете, что дело доходило до суда.

Читатель, без сомнения, помнит, что родня матери Жорж Санд, Софии Делаборд, была происхождения весьма невысокого, а главное – по образованию и воспитанию, связям и знакомствам принадлежала к слоям общества самым неинтеллигентным и даже сомнительным. У одной из таких кузин Софии, г-жи Адели Бро, бывшей кокотки по профессии, вышедшей впоследствии замуж за ремесленника, и которой София часто помогала, но с которой Аврора Дюпен, по желанию бабушки, не виделась даже у матери, и вновь встретилась лишь у смертного одра этой последней, в 1837 году, была дочь Огюстина. Эта Огюстина, которая еще со времени жизни на улице Пигаль часто бывала в доме Жорж Санд, принимая участие в играх и забавах молодежи, оказалась очень милой девушкой, всех привлекавшей своим мягким и ровным характером, веселостью и простотой, и потому вскоре сделалась любимицей как всей молодежи, так и Жорж Санд, которая к ней искренне привязалась и все чаще стала ее брать к себе гостить и в городе, и в Ногане,[581] ибо, с одной стороны, в Огюстине была та девическая простота и сердечность, которой так не хватало Соланж, а с другой, домашняя ее обстановка была очень тяжела и непривлекательна. Мать ее, грубая, неразвитая женщина, может быть, по причине своей бедности, думала лишь о том, как бы выгоднее пристроить дочку или извлечь выгоду из ее природных качеств и дарований, причем доходила до явно предосудительных, если не преступных, деяний.[582]

У Огюстины были хорошие музыкальные способности и красивый голос, и она серьезно и добросовестно училась музыке, надеясь этим впоследствии добывать средства к жизни. И вот, видя, что о сцене ей думать нечего, но что она зато может давать уроки музыки, Жорж Санд прежде всего постаралась доставить ей возможность самой брать уроки у хороших учителей. Затем, видя ее тяжелую обстановку и желая ее избавить от вечных унизительных препирательств с матерью, она предложила родителям Огюстины взять ее к себе в качестве приемной дочери. Г-жа Бро сначала было заартачилась: как все подобные ей личности, она прежде всего забеспокоилась, не потерпит ли она какого-нибудь материального ущерба, или не грозит ли ей в будущем лишение каких-либо выгод, – но затем, когда Жорж Санд обязалась выплачивать ей с мужем определенную сумму, в виде ежегодного или ежемесячного пособия, или как бы возмещения тех выгод, которых она лишалась благодаря отсутствию Огюстины, – она согласилась, и между Бро и Жорж Санд было заключено нечто вроде договора. Дело не обошлось без новых грубых выходок «тетки Бро», но, тем не менее, весной 1846 г. Огюстина водворилась у Жорж Санд и, к своей и всеобщей великой радости, переселилась в Ноган. Жорж Санд пишет об этом Морису в Гильери:

«...Тетка Бро теперь совершенно оставила в покое Огюстину. Когда она увидела, что я ей не поддаюсь, то она примирилась с этим и попросила прощения. Но я притворилась, что сержусь».[583]

Но, едва согласившись, Бро, как опять-таки свойственно подобным субъектам, испугались, не «продешевили ли» они при составлении договора, и принялись, под тем или