Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тэффи отметила, что слава, внезапно обрушившаяся на Сологуба, как и закрутивший его нескончаемый вихрь светской жизни, пагубно отражались на его творчестве. Только «в стихах своих был он прежним, одиноким, усталым, боялся жизни и любил ту, чье имя писал с большой буквы – Смерть. <…> Рыцарь Смерти, – называла я» [Тэффи 2004: 196]. Временами казалось, что и сама Тэффи разделяет увлеченность Сологуба смертью. Больная, с высокой температурой, в ноябре 1908 года она написала: «Ночью пришла смерть и сказала мне: “поцелуй меня, заинька!” Но не соблазнила»[145].
Помимо гостиной Сологуба эти двое встречались на других литературных собраниях и часто вместе посещали поэтический кружок, основанный Константином Случевским: «Может быть, поехать и вернуться с последним поездом, т. е. в 1 час, – писала Тэффи Сологубу в мае 1908 года. – Если Вы не поедете, и я тоже не могу ехать. Таков закон природы»[146]. Они также обменивались положительными отзывами о творчестве друг друга: Тэффи написала хвалебную рецензию о «Каплях крови»; он, пусть и безуспешно, старался добиться постановки ее пьесы «Царица Шаммурамат» в театре Комиссаржевской[147]. В августе 1908 года, после того как пьесу не напечатали в символистском журнале «Золотое руно», Тэффи попросила его: «…скажите им, что они свиньи. Мне они не поверят!» Впоследствии она включила пьесу в поэтический сборник «Семь огней», переименовав ее в «Полдень Дзохары» и посвятив Сологубу. И все же Тэффи не до конца понимала Сологуба: «Что за человек Сологуб, понять было трудно, – писала она. – Его отношения ко мне я тоже не понимала. Казалось бы, совершенно безразличное» [Тэффи 2004: 198].
Модернистские антипатии
Несмотря на то что Тэффи часто общалась с символистами и они оказывали влияние на ее поэзию, ее симпатия к ним не была безграничной, однако никто не вызывал у нее такого неприятия, как московский поэт Андрей Белый (1880–1934). С особым пылом оно сказалось в ее рецензии на поэтический сборник Белого «Пепел», опубликованной в «Речи» в конце 1908 года[148].
Тэффи критиковала «Пепел» не за обычные для этого поэта словесные выверты, но за то, что он неожиданно обратился к темам и стилю гражданской поэзии таких мастеров XIX века, как Н. А. Некрасов (1821–1878). В итоге, резюмирует она, книга получилась «назойлива и скучна. <…> Бедные слова в бедных сочетаниях» [Клягина 1999a: 267]. Через несколько дней, как впоследствии вспоминала Тэффи, редактор «Речи» и лидер кадетской партии П. Н. Милюков (1859–1943) предложил прислать ей копию письма в защиту Белого, написанного Гиппиус (под псевдонимом Антон Крайний), чтобы Тэффи могла ответить на него в том же номере [Тэффи 2004: 224] («Зинаида Гиппиус»)[149].
В письме Гиппиус, в равной мере и защищавшем Белого, и дававшем отповедь автору рецензии, говорилось, что всякий, кто не понимает гениальности строк Белого «Над страной моей родною / Встала Смерть», «не знает… ни что такое “родина”, ни “смерть”, ни “встала”» [Клягина 1999a: 273]. В заключение говорилось:
Ни мне, ни Андрею Белому, ни всем нам, живым, до вас нет никакого дела. У меня есть родина, у меня есть мое человеческое сердце, мой сегодняшний час, моя жизнь, моя смерть, наша жизнь, наша смерть… А вам, конечно, в голову никогда не приходило, что есть жизнь, есть смерть [Клягина 1999а: 275].
Как писала Тэффи, она была до такой степени «ошеломлена» этой атакой ad hominem, что отреагировала на нее с несвойственной ей злостью [Тэффи 2004: 224]. Она отказывала строкам Белого в гениальности, отмечая, что с 1906 года «в прогрессивных газетах не было буквально ни одной передовой статьи без слов “призрак смерти и разложения навис над Россией”. <…> И вот пришел “гений” и… сказал то же самое – и это откровение» [Клягина 1999a: 276] («Чающие от юродивого»). Тэффи была особенно уязвлена обвинением в том, что она, принявшая столь активное участие в революционной борьбе, не знает значения слов «родина» и «смерть», причем прозвучавшим из уст той, которая тогда отсиделась за границей: «Мы прожили страшные годы. Но вас тогда не было с нами» [Клягина 1999a: 277]. В конце концов ее гнев вылился в ничем не обуздываемую – и недостойную – нападку на Белого: «…не люблю его, старого слюнтяя и кривляку» [Клягина 1999a: 278]. В книге воспоминаний «Между двух революций» Белый отреагировал на наскок Тэффи со своеобразной свирепой ухмылкой: «Я горжусь: Тэффи так не понравились эти строки, что она высказалась печатно: “Не люблю этого старого слюнтяя”» [Белый 1934: 199].
Причина этой взаимной враждебности не вполне очевидна. Ясно, что аффектация Белого порядком раздражала Тэффи, но она была достаточно терпима к столь распространенному в Серебряном веке позерству других. Возможно, причина ее враждебного настроя крылась в том чувстве самодовольного превосходства, которым были пронизаны и статья Гиппиус, и сочинения Белого. Тэффи, которая к этому времени, по всей видимости, оставила надежду взойти на высоты ницшеанства, вполне могла испытать особое раздражение из-за того, что Гиппиус исключила ее из числа «живых».
3. Взлет (1908–1915)
К 1908 году Россия, оставив позади всю революционную серьезность последних лет, жаждала смеха, и, как впоследствии вспоминала Тэффи, не просто русского «смеха сквозь незримые миру слезы», но его простой, веселой разновидности [Тэффи 2004: 286] («Аркадий Аверченко»)[150]. В 1910 году она писала:
Теперь в моде смех. <…> Юмористические книги за три-четыре месяца выдерживают по три издания и спрос на них все повышается. Об юмористическом журнале упоминают даже в речах произносимых под колокольчик Государственной Думы. Театральные антрепренеры тоскуют по хорошей веселой комедии и слезно просят: – <…> Да напишите что-нибудь такое, чтобы от смеха в горле защелкало![151]
Такой смех пересекал культурные барьеры, заражая и элиту, и простых людей. В своем раннем творчестве Тэффи уже охватила весь спектр от серьезной поэзии до легковесных газетных публикаций,
