Она с испугом понимает, что видит собственное лицо, отражающееся в зеркале позади букета, и делает вывод: «Мгла была – я… Я была – мгла». Здесь поражает почти полное сходство черт повествовательницы «Мглы» и «ищущей женщины» из «Бескрылых душ» – их бледность, их глаза (в одном случае «замученные, тоскующие», в другом – «тоскующие», страдающие»). К своему ужасу, она оказывается одной из тех «ищущих женщин», обреченных посвятить себя тусклой и уродливой земле. Кроме того, этот рассказ, вероятно, представляет собой раннее проявление депрессии (или неврастении, как она ее называла), которой Тэффи страдала на протяжении всей жизни.

Трудно сказать, в какой степени это было обусловлено принятием Тэффи своей земной миссии, однако в сатирико-юмористических произведениях 1904 – начала 1905 годов она все чаще стала переходить от сюжетов из культурной жизни столицы к более скромным. Как ей удавалось создавать юмористические – даже сочувственные – изображения низших сословий, учитывая те противоречивые чувства острой жалости и не менее острой антипатии, которые она проявила во «Мгле», это загадка, разгадать которую помогает неопубликованный очерк о Тэффи великого советского сатирика М. М. Зощенко (1894–1958). Он отмечает, что она любит своих героев, несмотря на их «пошлость и глупость», и приходит к выводу, что положительное впечатление рождается от их «смеющихся слов» (этот эффект он использовал и в собственных сочинениях), превращающих каждого из них в «удивительного дурака», «дурака с разговором» [Зощенко 1972: 140][105].

Такие «смеющиеся слова» играют ключевую роль в «Веселой вечеринке» – одном из первых прозаических сочинений Тэффи, написанном за несколько месяцев до «Мглы» [Тэффи 1990б: 50–57][106]. В центре этого рассказа – не слишком поучительные злоключения кучера Ванюшки, с опозданием явившегося на вечеринку к живущей по соседству девушке, за которой ухаживал, и крепко побитого хозяином дома, принявшим его за грабителя. Главные герои рассказа определенно живут во «мгле» невежества и злобы, но, воспроизводя то, как они нелепо коверкают язык, их народные поверья, смешные последствия их ошибок, Тэффи придает им живость и яркую индивидуальность, окрашивающие серость в яркие тона.

Однако серый колорит сохранялся в ряде серьезных рассказов, которые Тэффи опубликовала в журнале «Нива» в 1905 году. Более длинные, чем большинство остальных ее сочинений, и менее выделяющиеся в стилистическом отношении, они явно были написаны под влиянием серьезной прозы Чехова. Их нельзя назвать автобиографическими в узком смысле слова, но они основываются на личном опыте Тэффи: ее прошлом как несчастной жены и ее настоящем как одинокой трудящейся женщины. Двумя годами ранее она опубликовала сходный рассказ «Забытый путь» – самое раннее из известных на сегодняшний день прозаических сочинений Тэффи [Тэффи 1990б: 117–126][107]. В начале рассказа героиня, Софья Ивановна, супруга начальника маленькой «местной» железнодорожной станции, встречается с приехавшим в городок поэтом-«декадентом». Опасаясь ревности своего раздражительного мужа, она уводит поэта подальше от глазеющих на них работников и затаскивает его в пустой железнодорожный вагон. Внезапно поезд трогается с места, и когда он останавливается на следующей станции, они сталкиваются с мужем Софьи. Он с мрачным видом помогает жене сойти, а когда замечает внутри декадента, запирает того в вагоне и пишет на двери: «В Харьков, через Москву и Житомир» [Тэффи 1990б: 126].

В сложившемся в рассказе треугольнике Софья оказывается между двумя очень разными мужчинами: сварливым мужем и «человеком искусства». Побег героини можно было бы интерпретировать как спасение из плена, напоминающее поступок самой писательницы (если не считать того, что побег Софьи не удался), однако пародийный портрет поэта говорит против такого простого отождествления. «Маленький худощавый господин» едва ли может сравниться с властным мужем, обладателем «сильной руки» [Тэффи 1990б: 118, 126]. Более того, объектом насмешки становятся и его чудной наряд – клетчатый костюм, «странный зеленый галстук», «розовые чулочки с голубыми крапинками», – и его «модернистская» поэзия [Тэффи 1990б: 118, 123]. Когда Софья говорит ему: «Рифмы у вас не хватает», – он восклицает: «Так вам нужна рифма? О! Как это банально! <…> Я ненавижу их! Я заключаю свободную мысль в свободные формы, без граней, без мерок, без…» [Тэффи 1990б: 122].

В первом из рассказов, напечатанных в «Ниве», – «День прошел» – изображена еще одна провинциалка, живущая с деспотичным мужем, а в двух других сочинениях, опубликованных в этом же журнале в 1905 году, автор рисует редко встречавшиеся картины жизни бедных, одиноких конторских работниц тех времен, входящих в число многих обедневших дворянок, обреченных зарабатывать себе на жизнь[108]. Название первого и более сложного рассказа «Рубин принцессы» сразу создает ощущение двойственности, противопоставляя прошлое героини, Аглаи, – когда ее состоятельный отец, который впоследствии разорился, называл ее принцессой, – ее настоящему жалкому положению бедной и болезненной конторской служащей. О ее «королевском» прошлом напоминает только бледно-розовый рубин, поддерживающий в ней веру, что даже во времена жестоких лишений она остается существом высшего порядка: «Только настоящая принцесса может ходить такая рваная и обтрепанная, потому что она любит маленький цветной камушек!» [Тэффи 1997–2000, 2: 26][109].

В начале рассказа главный герой, Руданов, когда-то знавший отца Аглаи, по приезде в Санкт-Петербург встречает ее в конторе, где та работает, и начинает ходить к ней в гости. Аглая вызывает в Руданове противоречивые чувства: острую жалость и не менее острое отвращение к обездоленным, изображавшиеся и в предшествующих произведениях Тэффи, – чувства, доводящие его до парадоксальной идеи жениться на ней именно потому, что «она калека, и безобразна, и глупа» [Тэффи 1997–2000, 2: 30]. Когда рубин исчезает, сама Аглая лелеет некие надежды, полагая, что Руданов взял его, чтобы сделать себе булавку – знак, что он питает к ней чувства. Это приводит его в ярость, и когда она дотрагивается до него «дрожащей, холодной и мокрой от слез рукой», ее прикосновение вызывает в нем «дрожь отвращения», которая убивает «ноющую жалость», и он спасается бегством в родную Одессу [Тэффи 1997–2000, 2: 34]. Только следующей весной, вновь оказавшись в Петербурге, Руданов обнаруживает, что Принцесса умерла, словно не смогла жить без своего рубина. Вернувшись домой, он узнает, что портной нашел этот камень за подкладкой его пиджака, и это оживляет его полузабытые чувства к Аглае, в которых он не может разобраться:

Он думал о маленькой мертвой Принцессе, и старая ноющая жалость тихо вползала и присасывалась к его сердцу. <…> И все эти мысли, бесконечные, томительные, свертывались и развертывались…, и он покорялся им…, не зная своей вины и не находя себе оправдания [Тэффи 1997–2000, 2: 37].

Катерина, бедная служащая канцелярии из «Утконоса», не вызывает