– И что было потом?

– Я попытался проснуться. Попытался разбудить других. Но не смог. Потому что был мертв. Да, именно так: я был мертв. А мне обязательно надо было проснуться, потому что открылась дверь.

Опять же, слово «дверь» у Борна могло означать что угодно.

– И что произошло, когда она открылась?

– Они заставили меня пройти через нее. Я не хотел проходить в дверь, и не только потому, что был мертв.

– А что было за дверью?

Все глаза Борна разом обратились ко мне, будто ряды далеких звезд, мерцающих на темно-фиолетовом небе его кожи. Впервые за долгое время я почувствовала, что совершенно не знаю Борна.

– Я же был мертв, и мне неизвестно, что находилось за той дверью.

Больше он ничего не сказал.

Я намеревалась подобраться к Морду поближе и следовать за ним по пятам, как делала прежде. Это было наилучшим способом раздобыть что-нибудь полезное. Оптимальной проверкой моей формы стал бы подъем по ненадежному Мордову боку, с тем, чтобы рискнуть сразу, а не обнаружить позже, что я утратила навыки или самообладание. Но это выглядело слишком опасным. Поразмыслив, я подалась в район, где хозяйничала Морокунья.

С выходом я задержалась. Проснулась поздно, делая вид, что это – всего лишь еще один день моего выздоровления. Однако к полудню прекратила подыскивать отговорки и увертки. Время для выхода было вполне подходящим. Вик еще спал, вернувшись домой позднее, чем рассчитывал, из-за того, что проверял, не увязались ли за ним шпионы Морокуньи или последыши Морда.

Собрала сумку, сложив в нее небольшой запас оружия и припасов. Двух из немногих оставшихся нейро-пауков, способных заморозить нервную систему нападавшего. Двух мемо-жуков, которыми, попади я в беду, можно попытаться откупиться. Кусок чего-то настолько древнего, что оно с равным успехом могло быть и мясом, и хлебом, но Вик уверял, что это вполне съедобно. Хороший, проверенный на практике, длинный нож, немного тронутый ржавчиной и найденный мною в туннелях. Фляжку воды, собранной с запотевшего потолка ванной.

Я чувствовала себя жестокой, сильной и опасной.

Увидев, что я кладу в сумку фляжку, Борн поинтересовался:

– Как потом обойдешься с потом? Ладно, с потом – потом, а чем ты обойдешься? По томаты пойдешь потом?

Мне потребовалось время на расшифровку этой абракадабры. Про «томаты» он, видимо, прочитал в книжке по садоводству.

– Вся наша жизнь – сплошное потом с потом, – несколько на философский лад ответила я.

Впрочем, и настоящими вопросами его слова назвать было сложно, скорее – эхом.

– Так куда ты идешь? – продолжал допытываться Борн. – Люди с сумками всегда куда-то идут. Люди с сумками – это люди с целями.

Упаковав наконец вещи, я обернулась к нему.

– Иду наружу. Мародерствовать. Вернусь до темноты.

– Что еще за мародерство?

– Это значит, что мне придется попотеть, – ответила я. – Попотеть ради тебя.

– Я тоже хочу пойти, – заявил Борн, как будто город был очередным туннелем. – Я должен идти. Решено. Я иду.

Ему нравилось все решать самому, без меня.

– Ты не можешь пойти, Борн.

Мои страхи мигом вернулись. Я считала, что Борн пока не готов встретиться с опасностями города. И дело не только в Морде и Морокунье. Мои коллеги тоже были не сахар: мусорщики, прятавшиеся рядом со своими ловушками, словно пауки, готовые прыгнуть на жертву. Другие, кто пошаманив с найденными в промзонах вещами, обменивали их на еду. Или те, кто, обнаружив богатые залежи чего-нибудь, ревностно их защищал. И такие, весьма, впрочем, немногие, кто научился выращивать некое подобие пищи на собственных телах и теперь пожирал себя, с каждым днем получая на выходе все меньше и меньше. Наконец, те, кто оказался недостаточно умен или удачлив, такие почти вымерли, их кости удобряли поля разрушенных зданий, не оставив у выживших ни воспоминаний, ни даже тени сочувствия. Я хотела избежать любой из этих судеб и, кроме того, не желала, чтобы кто-нибудь заполучил Борна в качестве трофея.

Однако Борн был полон решимости сломить мое сопротивление.

– У меня есть идея, – сказал он. – Только не говори сразу «нет».

Еще один излюбленный его ход. Только не говори сразу «нет». Когда это, интересно, я говорила ему «нет»? Свидетельством обратного являлось возрастающее количество ящериных головок в мусорном ведре в дальнем углу Балконных Утесов.

– Нет.

– Но я же просил не говорить «нет»! – Борн словно обрушил на меня громы и молнии.

Он раздулся во все стороны, заполнив собой комнату и став похожим на покрытое рябью, диковинное зеленоватое озеро. С потолка на меня уставились два громадных красных сверкающих глаза. Явственно завоняло горелым. Он прекрасно знал, что я не люблю этого запаха. (К сожалению, он не возражал, если я воняла ему в отместку.) К его истерике я отнеслась спокойно, она меня ничуть не испугала. За время своей болезни чего я только не повидала.

– Как-нибудь в следующий раз, – ответила я своим любимым ходом.

Борн сжался до размеров и очертаний крупной зеленой собаки, два красных глаза слились в один большой карий, преданно смотревший на меня. Борн спрыгнул с потолка на пол. Наружу вывалился собачий язык.

– В следующий раз! В следующий раз. В следующий раз? – взволнованно затявкал Борн.

– Посмотрим.

Надувшись, он спрятался в ванной. В последнее время Борн стал угрюмым и вспыльчивым. Отчасти потому, что еда, которую он получал от меня, была довольно однообразной, а возможно, и потому, что, несмотря на необходимость избегать Вика, он уже обследовал каждый дюйм Балконных Утесов. Я была совершенно уверена, что несмотря на его способность делаться маленьким, туннели и коридоры начали вызывать у него приступы клаустрофобии. Но что поделать, мне не хотелось, чтобы Борн выходил наружу.

Временами, когда мои родители с обожанием смотрели на меня, я физически чувствовала тяжесть их любви и, проказничая, показывала им язык. Теперь же сама с обожанием смотрела на Борна.

* * *

Яркий свет снаружи поразил меня, лучи света прорезали пространство под самыми странными углами. Я переменила три или четыре ложных маршрута, а последние сто футов проползла, ободрав бока, по узкому лазу, чтобы убедиться в отсутствии соглядатаев, пока наконец не выбралась. А выбравшись, зажмурилась от слепящего солнца, его жар после долгого пребывания под землей был даже приятен. Судя по всему, я находилась на территории Морокуньи, однако в отличие от последышей Морда, она умела спать, а ее претензия на контроль являлась, скорее, бунтом против всемогущества Великого Медведя.

Жилой район выглядел так, будто подвергся массированным бомбардировкам, причем удерживался защитниками до конца. Кто бы ни поселился здесь теперь, следов своего присутствия они не оставляли, поскольку оставлять следы означало приманивать хищников. В почерневших стенах зияли рваные отверстия. Нигде ни дверей, ни даже дверных петель. Крыш тоже почти не осталось. Прогнившие древние телефонные столбы, сломанные у основания, подпирали стены выстроившихся в ряд мертвых домов с пыльными площадками на месте бывших газонов. Столбы, видимо, поломал Морд, – все они лежали под одинаковым углом. Там, где улица была сильно занесена песком, приходилось ориентироваться по столбам.