В те времена Морд был помельче и продолжал жить в здании Компании. Когда он проплывал надо мной живым дредноутом, его золотисто-коричневая шерсть выглядела шелковистой, чистенькой и пахла так, будто толпа прислужников расчесывала и холила ее с утра до ночи.

Огромные глаза были яркими, любопытными, человеческими, а не налитыми кровью, вылезшими из орбит буркалами, какими они стали позже. В идеальной белизне его клыков чувствовалась не кровавая угроза, а быстрая и чистая смерть. Он наслаждался ветерком, перебирающим его мех.

Я не в состоянии была вполне объяснить впечатление, которое Морд оказал на меня в тот момент. Величественная голова склонилась, взгляд, в котором крылось что-то вроде потаенной насмешки, скользнул по мне, от шерсти, оказавшейся всего в двух футах над моей головой, пахло жасмином… Я же смотрела, как колоссальный зверь проплывал мимо и едва сдерживалась, чтобы не протянуть руку и не погладить его.

В глубине души я никак не могла решить, сподобилась ли лицезреть сошествие бога или просто галлюцинирую от голода. В ту минуту мне хотелось обнять Морда. Зарыться в его мех. Прижаться к нему, словно он был последним нормальным существом в этом мире, даже если это будет означать мой конец.

Когда Морд миновал меня, я не оглянулась. Я испугалась. Испугалась, что он тоже оглянется с хищным взглядом. Что сама вызвала его из какой-то темной нужды, а в действительности никакого медведя не существует. Как Морд мог летать? Было ли это чудом или проклятьем? Я не знала, Вик же никогда не давал никаких объяснений. То, что Морд мог когда-то быть человеческим существом, казалось какой-то далекой-предалекой правдой из тридевятого царства. Но именно его способность летать заставляла часть горожан верить, что все мы давно умерли и находимся на том свете. То ли в чистилище, то ли в аду. Кое-кто из поклоняющихся Морду намеренно приносил себя ему в жертву, и отнюдь не сидя в шезлонге, раззявив рот с недожеванным крекером. Ведь если вы уже мертвы, какая, в сущности, разница?

Я все сидела, зажав последний крекер, на меня опускались сумерки, показались первые звезды. Только потом я начала дрожать, а заслышав приближавшиеся странные звуки, поднялась наконец и отправилась на поиски безопасного ночлега.

Спустя немного времени я встретила Вика, а потом, не без опаски, перебралась к нему в Балконные Утесы.

* * *

Пусть Борн убил тех мальчишек и я по-прежнему ничего толком о нем не знала, все же я не желала соглашаться с Виком. Разве не мог мой найденыш оказаться хорошим и достойным существом, каковы бы ни были его цели? Вот в чем заключался важнейший вопрос, постоянно звучавший во мне из темноты, пусть у меня уже имелся ответ Вика.

За несколько последних недель мне стоило огромных трудов принять Борна таким, каким он был, и я больше не воспринимала его как диковинку. Даже если он продолжал расти, став выше Вика, или принимал все новые обличья и формы, от конуса до шара, а затем вновь обращался перевернутым кальмаром.

Вик теперь почти все время проводил дома, заботясь обо мне. Следовало быть ему благодарной, вместо этого его присутствие раздражало меня все сильнее и сильнее. Когда он сидел рядом, Борну приходилось вести себя бездвижно, безгласно и безглазно, торча где-нибудь в углу, пока мы с Виком беседовали. В такие моменты он напоминал гигантский вопросительный знак, и та манера, с которой Вик смотрел на Борна, показывала мне, насколько он опасается моего нового друга.

Какое-то время после ухода Вика наши с Борном разговоры оставались скомканными и натянутыми. Я избегала вопросов, которые должна была задать прежде, но потом все-таки возвращалась к ним, поскольку у меня не было выбора. Я думала о себе как о его щите против Вика, чьи вопросы будут куда агрессивнее, а выводы – жестче.

В общем, я вернулась к мысли, что Борн – это машина. Отыскала в развалинах древнюю книгу, показала ему фотографии робота и биоинженерной коровы. Долгонько же теперь пришлось бы искать корову, пасущуюся в городе!

– Ну и как? Узнаешь?

Борн вскинулся, отрастив множество псевдоподий, словно проступивших из пор.

– Я не машина. Я – личность. Точь-в-точь как ты, Рахиль. Точь-в-точь.

Тогда он обиделся в первый раз. Прежде я, бывало, ставила его в тупик, но не оскорбляла.

– Прости, Борн, – искренне извинилась я, решив сменить тему. – А как ты вообще оказался в городе?

– Не помню. Вроде бы была вода, много воды, и я шел. Просто шел.

– Нет-нет, – терпеливо возразила я. – Это мои воспоминания. Я сама тебе об этом рассказывала.

Подобные конфузы происходили с ним как-то уж слишком часто. Подумав немного, Борн сказал:

– Я знаю многое о многом, что не было моим. Но все смешалось. Я все смешал. Должен был смешать. В белом свете.

Мне сразу же вспомнился свет, часто встречавшийся в рассказах о смерти, типа: «Я оказался в туннеле и видел белый свет».

– Ты что-нибудь помнишь об этом свете?

Он не ответил. Вместо этого, решив, видимо, сделать мне приятное, сказал:

– Я обрел себя, когда ты меня подобрала! Я был найден тобою! Ты сорвала меня. Сорвала.

Слово «рвать» было тогда для Борна новым, оно, похоже, навсегда его очаровало. Всякие «рвать» и «вырвать» так и сыпались из него. Временами он принимался вприпрыжку носиться по коридорам, будто слабоумный школьник, выкрикивая «Рвак-рвак-рвак!» на манер лягушачьего кваканья, которому я его научила. Однако теперь его голос звучал все ниже и ниже, а сам Борн делался все более плоским, пока не растекся лужицей на полу у моей кровати. Он делал так всякий раз, рассказывая о том, что его пугало.

– Ты знаешь, в чем смысл твоего существования? – спросила я.

Недавно появившиеся глазки-стебельки вытянулись, непонимающе уставившись на меня, а затем снова втянулись обратно.

– Цель, – пояснила я. – То, зачем ты живешь. Ты же появился с какой-то целью?

– Рахиль, а цель должна быть обязательно?

Меня, сидящую в своей комнате, уставившись на покрытый плесенью потолок, словно обухом ударило. Действительно, какова моя собственная цель? Копаться в мусоре для себя и Вика, а теперь еще и для Борна? Выживать, выживать и… ждать? Но чего?

Однако я собиралась быть ему хорошей воспитательницей и другом, поэтому сказала:

– Да, цель есть у всех и вся. Каждая личность должна обязательно иметь цель в жизни или пытаться ее найти.

Цель. Или – мотив.

– А я – личность? – спросил Борн, и стебельки его глаз приподнялись, впившись в меня.

– Да, Борн, – ответила я без колебаний. – Ты – личность.

Он действительно был для меня личностью, если не чем-то большим.

– Я личность в здравом уме?

– Не понимаю, что ты имеешь в виду, – ответила я, использовав уловку, к которой часто прибегала, когда требовалось подумать и посоветоваться, так сказать, со своим здравым умом.