А пошло оно все! Не выдержав, Петр рявкнул:

— Хватит!!!

К его удивлению, крик не вызвал на сцене ни малейшегозамешательства. Убрав руки, Марианна встала по стойке «смирно» и отчеканила:

— Яволь, герр штандартенфюрер! Разрешите идти?

Катя, тоже без малейших следов замешательства или испуга,стояла в прежней позе, придерживая платье на груди довольно низко. Легкоспрыгнув с невысокой эстрады, Марианна прошла к выходу. Тихонечко щелкнулазадвижка. Петр вдруг понял, что вовсе не представал благородным избавителемсупруги, а попросту подал нужную реплику в нужный момент. Спокойно спустившисьс эстрады, Катя шагнула в темноту, присела рядом и обычным голосом попросила:

— Налей мне коньяку…

От нее пахло крепкими духами и здоровым свежим потом. Чутьрастерявшись — сообразил уже, что, несмотря на его благородный порыв, чертовспектакль все же шел по накатанной, — Петр налил ей рюмку, сердито сунул вруку и загасил сигарету в пепельнице, раздавив по дну.

Выпив коньяк, Катя придвинулась к нему вплотную, в полумракеПетр перехватил ее вопросительный, ожидающий взгляд.

И сидел сиднем, с напрочь отшибленным соображением.

— Что-то не так? — тихонько спросила Катя. —Мне лечь или…

Он боролся с собой. Одна половинка сознания гнуснонапоминала, что он, как ни крути, есть теперь Павел, законный супруг, вольныйвытворять все, что заблагорассудится. Другая, засевши на руинах былойпорядочности, настырно твердила, что не стоит превращаться в законченногоподонка. Так и не уловив, видимо суть его колебаний — да и откуда ей знатьправду?! — Катя, подобрав ноги, легла на диван и, приподнявшись на локте,повторила:

— Что-то не так?

— Все нормально… — ответил он сдавленно.

— Иди ко мне.

Платье открывало ноги, упало с плеч… Не было сил бороться ссобственной душой, жаждавшей эту женщину, как никогда прежде. Он склонился надней, подавшейся навстречу, оказался в ее объятиях, ладони скомкали жесткуюмешковину — и произошло. Грубо ворвался во влажную теплоту, впился губами вшею, ощущая ее каждой клеточкой, тесно прильнувшую, тут же колыхнувшуюся взаданном ритме. Катя тихонько застонала, окончательно сводя его с ума, сплелапальцы на спине, отдавшись полностью, — и эта-то покорность, пылкое соучастиеего и добили. Все кончилось, едва успев толком начаться. Петр едва не взвыл,ощутив окончательное и полное бессилие. Попытался спасти положение

— но тут же понял: ничего не получится. То ли чертовспектакль отобрал всю силушку, то ли мальчишеский восторг от проникновения, толи все вместе.

Сгорая со стыда, оторвался от нее, лег, чувствуя лицомобивку дивана, — и едва не вцепился в нее зубами, не в силах толкомпонять, на что же злится.

Катя легонько погладила его по волосам, притянула голову:

— Ну, не получилось… Не переживай. Ты же послебольницы, я понимаю…

В ее голосе не было и тени разочарования — или ему толькоказалось? Прошло довольно много времени, прежде чем он рискнул поднять голову,лечь на спину, повторяя про себя по адресу Пашки все ругательства, какие толькознал.

— Не мучайся, — мягко сказала Катя. —Отдохнешь немножко, и все потом получится… Попробовать?.. — она легонькоприкоснулась.

— Не надо, — хрипло сказал Петр. — Потом.Что-то я сегодня… Катя…

— Что? — тихонько спросила она.

— Тебе самой-то все это нравится?

— Что?

— Не прикидывайся. Пьески…

Он почувствовал, как Катя на миг напряглась. Но в следующиймиг ее голос прозвучал ровно, совершенно спокойно:

— Я привыкла, Паша. Как ты и говорил…

Другой принял бы это за чистую монету, но Петр, дажепребывая в смятении чувств, уловил глубоко запрятанную фальшь. И втихомолкупорадовался — нормальная женщина, не находящая никакого удовольствия в забавахпогорелого театра…

— Так уж привыкла? — спросил он. — И когдаМарьяшка тебе под юбку лазит? Что-то мне показалось, будто особенноготворческого энтузиазма у тебя этот «допрос партизанки» не вызвал… В концеконцов, ты ж у меня нормальная баба, это я, похоже, заигрался…

Ресницы, касавшиеся его щеки, легонько ворохнулись.

— Ну, признавайся уж, — сказал он Кате наухо. — Не вдохновляет?

Она вновь легонько напряглась:

— Тебе откровенно?

— А как еще?

— Что с тобой?

— Да ничего. Решил произвести переоценку ценностей.Говорят, человек меняется раз в семь лет… Ну, цифра, может, и не особенноточная, но мысль, по-моему, верная…

— Знаешь, если откровенно… — Катя помолчала, потом,видимо, ободрившись, заговорила увереннее. — Если откровенно, ничего неттакого уж плохого в экспериментах и забавах… если вдвоем. Только вдвоем. А всеостальное… Ты знаешь, от Марьяшкиных лапок или от «палача» немного воротит…

И замолчала, словно испугавшись, что раскрыла душу больше,чем следовало. «Очень мило, — подумал Петр. — Еще и палач какой-то врепертуаре объявился. Очень хочется надеяться, что и эту роль исполняетвездесущая Марианна, иначе начнешь думать о родном брательнике вовсе ужнелестно».

— Ну и правильно, — сказал он. — Сколько размы уже побывали заядлыми театралами? Я сам не помню в точности, голова слегкапобаливает…

Она старательно задумалась:

— Раз в неделю, иногда два… года полтора… это будет…

— Ладно, не будем вдаваться в цифирь, — сказалПетр.

И пожалел ее: полтора года подобных забав кого хочешьввергнут в мизантропию, просто удивительно, что она еще держится.

— Кать, ты очень обидишься, если мы с этой забавойзавяжем? — спросил он.

— Ты серьезно?!

— А почему бы и нет? Хватит, поразвлекались. Когда онатебя сегодня лапала, у меня что-то в душе перевернулось, честное слово. Смужиками в возрасте такое случается. Хлопнет что-то по башке… как со мною ипроизошло, — и начинаешь многое переосмысливать. Знаешь, пока я неделювалялся в больнице, много передумал… Короче, Катенька, не закрыть ли намзанавес? Цирк сгорел, и клоуны разбежались… Конечно, если ты горишь желанием идальше изображать звезду подиума…

— Не горю, милый, — сказала она, решившись. —Надоело… А ты уверен, что тебе этого больше не надо?

— Уверен, — отрезал Петр. — Точно тебеговорю.

Катя прижалась к нему, положила голову на локоть, сявственной надеждой в голосе произнесла:

— Паша, очень хочется верить, что это у тебя не отконьяка…

— Сказал же. Переоценка ценностей.