проклятия и благословляет меня!» Этот урок пошел на пользу Пьетро Бернардоне, забывшему о том, что сыновья — не собственность родителей, ибо предназначены для участи, которую готовит им Провидение.

МАСЛО

Франциск хотел, чтобы в его церкви всегда горели лампады, но недоставало масла. Однажды он отправился в город, чтобы раздобыть масла там, и, проходя мимо одного дома, услыхал, что оттуда доносятся голоса его прежних друзей, собравшихся на обычную для них вечеринку. Что же, униженно предстать перед ними, протянуть руку тем, кто знал его ранее, а ныне считает безумцем? Франциск живо представил себе те шутки, которые ему предстояло услышать, и отшатнулся. Он, не испугавшийся, когда его забрасывали камнями на площади, повернул назад, убоявшись за обретенный покой души. Но внутренний голос спросил его: «Ты боишься?» И тогда, словно убегая от себя самого, он вернулся в дом, где шла оживленная игра, и признался былым друзьям, что стыдился попросить у них милостыню. По-французски, на благородном языке своей матери, попросил он масла для церковных светильников.

Словно пророк явился в веселой компании; но пророк обвиняет и грозит, Франциск же обвинял и унижал себя одного, и это разило сердца сильнее проклятия. Прервав игру и беседу, все слушали бедного чудака, который вчера был их вожаком, сверкал великолепием, а теперь встал выше их в мудрости своей и отваге. Когда он ушел, бывшие друзья толковали о нем, и никто не смеялся. Некоторые бросили игру, а один сказал: «Он разумнее нас».

ПОРЦИУНКОЛА

С помощью нескольких крестьян и батраков Франциск починил церковь Сан Дамиано, и решил восстановить еще одну сельскую церквушку, построенную в честь апостола Петра, а затем и еще одну, затерянную в лесах, которыми поросла горная долина. Она была особенно дорога ему, ибо построили ее в честь Божьей Матери и Матери человечества, называлась она Санта Мария дельи Анджели, и, хотя была заброшена, принадлежала в то время бенедиктинскому монастырю, расположенному на склоне Субазио. Церковь эта была очень мала, надел земли вокруг нее — тоже невелик, и люди прозвали ее Порциункола[8].

Как-то февральским утром Франциск позвал старого священника, и тот спустился из Сан Дамиано и отслужил в Порциунколе мессу. Глубоко задумавшись Франциск прислуживал ему, моля Господа наставить его на путь истинный.

Какой храм восстанавливать ему теперь, когда отстроена Санта Мария дельи Анджели? Был ли этот труд великим подвигом, к которому призвал его Господь во сне? Всю ли жизнь ему заниматься этим? О, Господи ответь же!

Ответ ему дало Евангелие 24 февраля 1209 года, в день святого Матфия. Священник произносил вполголоса священные слова, и они становились будто алмазы в сердце того, кто внимал им: «…Приблизилось Царствие Небесное. Даром получили, даром давайте. Не берите с собою ни золота, ни серебра, ни меди в поясы свои, ни сумы на дорогу, ни двух одежд, ни обуви, ни посоха. Ибо трудящийся достоин пропитания. В какой бы город или селение ни вошли вы, наведывайтесь, кто в нем достоин, и там оставайтесь, пока не выйдете»[9].

Франциск просто запрыгал от радости. Иисус Христос ясно говорил с тем, кто желал следовать Ему. Итак, вот его предназначение — проповедовать Царствие и ходить с этим из одного селения в другое, из одного города в другой. Но какую жизнь вести ему? Еще более тяжкую, чем та, которую он вел, обручившись с госпожой Бедностью? Тогда он одевался, как отшельник, носил кожаный пояс, сандалии, сумку и посох. Нет, это слишком богато! Лишь только закончилась месса, он, не доверяя себе, попросил священника растолковать ему Евангелие того дня, и тот подтвердил: да, Иисус хотел, чтобы верные ему проповедовали в нищете.

Одним порывом, словно ручей, нашедший правильное русло, он скинул с себя сандалии, выбросил посох, оставив себе лишь поношенную рубаху, да плащ с капюшоном, какие носят умбрские крестьяне, подпоясался веревкой и, окрыленный Евангельской мыслью, стал проповедовать покаяние.

В жизни его Порциункола ознаменовала третий призыв Божий, после Сполето и Сан Дамиано. После первого призыва Франциск удалился от мира, после второго — обратился к труду, после третьего — к проповеди. Это не было бы возможно без двух первых, ибо Евангелие не проникает в сердце человека, не изучившего его, и невозможно быть святым в миру, сперва не удалившись от мира. Франциску уже не придется строить дома из камня, теперь он будет строить в душе человеческой, открывать не храмы, а религиозные Ордена, восстанавливать не церкви, а Церковь Божию. Но для того, чтобы достигнуть вершины, необходимо начать путь так, как начал он — в уединенном раскаянии и тяжком труде.

ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ, ГОСПОЖА МОЯ БЕДНОСТЬ!

Третий призыв означал, что многое Франциск должен познать глубже, многое — начать сначала. Глубже познать он должен был нищету, и начать заново жизнь, теперь уже жизнь проповедника. Совместить это нелегко, ибо одинокая жизнь в нищете вполне возможна, а вот мирская жизнь, в которой все подчинено деньгам и удовольствиям, едва ли может сочетаться с нищетой, это показалось бы людям безумием. Но для того, чтобы обратить людей в свою веру, необходимо жить среди них и действовать на них большею силой, чем все деньги на земле — любовью. Кто поверил бы ему, если бы он жил, как все?

Итак, он лишил себя имущества, отказавшись даже от подушки — однажды ему подарили подушку, и ему пришлось выбросить ее, чтобы спать как и раньше, на камнях, ибо ему казалось, что в подушке кроется соблазн, а всякий соблазн — от лукавого. Он добывал себе пропитание трудом, если ему не удавалось заработать, просил милостыню, а если и тут слышал отказ или бранные слова, то радовался. Презрение людей предназначалось ему, грешному человеку, и лишь одному Богу — слава. Из своего словаря он исключил притяжательные местоимения. Однажды кто-то сказал ему: «Я приду в твою келью», и Франциск удивился: «В мою? У меня ничего нет».

Он говорил, что обручился с Бедностью, и стал ей преданным, ревнивым мужем. Он любил нищих и говорил, что они носят одежду Христа, но и завидовал им, ибо ему казалось, что состязание в бедности он проигрывает — не мог он вытерпеть, если кто-то был бедней него. Плащи, которые ему дарили, ненадолго задерживались на его плечах — он раздаривал их первым встречным нищим, взамен получая возможность окоченеть от холода; если же у него не было плаща, он отвязывал капюшон, отрывал кусок ткани от рясы