– И давно вы аферами промышляете? – задал как-то вопрос Севе «Семен Семеныч», будучи в благостном расположении духа.

– А вы давно людей мучаете, перед тем как лишить жизни? – вопросом на вопрос ответил Долгоруков.

– Ах, перестаньте, – ничуть не обиделся «Семен Семеныч». – Это работа. Такая же, как и иные прочие. Ну, или почти такая же. И ее, если хотите знать, тоже кто-то должен исполнять. А этот ваш актер… По-доброму он просто не хотел говорить о вас всех. И пришлось применить допрос, скажу так… с некоторым пристрастием…

– А что, иной работы вы себе подобрать не могли? – с огромной долей желчи спросил Сева.

– Я ее не подбирал, – сухо ответил «Первопрестольный». – Это мне ее подобрали…

Убийцами не рождаются, ими становятся. И тому предшествуют обстоятельства, которые сужают выбор будущей профессии. Иногда эти обстоятельства являются столь узкими, что никакого выбора не остается. У Плотного, когда он еще не был ни Плотным, ни «Первопрестольным», как раз выбора не было. Хотя нет, был: либо он, либо его. Разумеется, он выбрал первое. И убил того, кто хотел убить его. После этого альтернативы для него уже не существовало…

Его спас сам Густав по просьбе брата Плотного, известного в организации по прозвищу Гвоздь. Он подготовил и провел нашумевшее по всей России ограбление Херсонского казначейства. Большую часть денег, предназначавшихся для казны «Центра», херсонским полициантам все же удалось вернуть, а вот около полумиллиона рублей попали через Вильно в Женеву. Гвоздь, несмотря на уголовное прошлое, был действительным членом тайной организации «Центр», иначе сказать, дважды посвященным. А может, именно благодаря уголовному прошлому. Такие люди, как Гвоздь и вот теперь Плотный, тоже были нужны «Центру». А исполнить просьбу своего собрата и соратника было делом чести для Густава.

Начал он с того, что нанял для Плотного, обвиненного в убийстве, самого блистательного адвоката-швейцарца русского происхождения Германа Януарьевича Столбищева-Ярцева, чтобы тот добился пересмотра дела. Герман Януарьевич был известен тем, что смог вывести из-под обвинения в двойном изнасиловании – жены и мужа Глинских – ярого эротомана Людвига Хейфица. Несмотря на то что Хейфиц признал свою вину и у судебного обвинителя было несколько улик, Столбищев-Ярцев повернул дело так, что Глинские сами оказались виновными в собственном изнасиловании, якобы спровоцировав на это Людвига Хейфица. А последний, как личность неустойчивая, просто поддался на эту провокацию. Присяжные проголосовали: невиновен, и насильник был освобожден прямо из зала суда. Правда, годом позже он все же был осужден за изнасилование одной пожилой супружеской пары, фамилию которых приходится покуда держать в секрете, поскольку старший сын этой четы является членом Государственного Совета, а младший заседает в Сенате. Но к этому делу Герман Януарьевич уже не имел никакого касательства. Зато он имел прямое отношение к судебному процессу над «Черным Чухонцем» – крестьянином деревни Сыренец Везембергского уезда Эстляндской губернии Бизюлей Кокконеном. Этот Бизюля прославился тем, что вспорол ножиком нескольких немощных старух, которым он вызывался помочь донести их поклажу.

– Спаси тя бог, – говорили старухи, принимая с благодарностью кажущуюся добродетель Бизюли. И вскоре попадали под его нож в каком-нибудь укромном месте.

Так вот, присяжный поверенный при окружном суде Санкт-Петербурга Герман Януарьевич Столбищев-Ярцев сумел повести судебный процесс так, что судья в конечном итоге склонился к выводу, что Кокконен совершал свои преступления в силу болезни, вызванной психическим расстройством. Вместо виселицы или бессрочной каторги Бизюля был помещен в психиатрическую клинику святого Николая Чудотворца на реке Пряжке[2].

Операция по освобождению из тюрьмы Плотного началась с того, что принявший дело по его защите присяжный поверенный Столбищев-Ярцев подал кассационную жалобу. Состоялось новое судебное разбирательство, что и являлось главным условием побега. В перерыве между слушанием дела Плотный попросился по малой нужде. Когда два охранника провели его в ватерклозет и сняли с него ручные кандалы, чтобы он мог справить свои дела, Плотный и оказавшийся рядом некий господин с револьвером впихнули охранников в ретирадную и заперли их снаружи на висячий замок. Дескать, сортир на ремонте. А сами благополучно вышли из здания суда, сели в тотчас подъехавшую пролетку и были таковы. С тех пор Плотный являлся пожизненным должником Густава и принужден был исполнять все его приказания и пожелания. Впрочем, то, чем занимался Плотный, со временем стало ему не особо в тягость… В Козьмодемьянск пришли вечером. До сего момента Плотный и Сева играли в гостиной с еще несколькими пассажирами первого класса в банк (Долгоруков все время выигрывал, хотя сильно и не плутовал), а когда на высокой горе показался Козьмодемьянск – все вышли на палубу полюбоваться городом и вечерней Волгой. «Все» – это имеются в виду те, кто не плавает по Волге на пароходах еженедельно, а коим сие путешествие внове и в диковинку.

Вы бывали в Козьмодемьяске? Чудно! Тогда вы должны помнить храмы, построенные почти на краю крутого спуска, каменные дома и часовни и золотые купола недавно выстроенного собора греческой архитектуры. А на самой вершине крутояра – девичий инородческий монастырь. Ну, для нерусских Христовых невест: чувашек, там, мордвы и прочих черемисских племен. Даже для крещеных татарок. И ежели деревня Козловка есть биржа яиц, то Козьмодемьянск – биржа леса. И этим все сказано.

Но – город городом, и таких городов по рекам Российской империи сотни, ежели не тысячи. И есть много лучше. Но Волга – одна. И если днем она поражает, то вечером – буквально очаровывает. Ее вечерняя степенность и невозмутимость вызывает благоговение. Волга мудра, и кажется, что она знает что-то такое, чего никогда не узнать человеку, хотя он и мнит себя венцом природы. На фоне тихой и гладкой мудрой реки венец природы, по сути, – никчемное и суетливое создание, глупое и беспомощное в своих мыслях и стремлениях. Волга – незримый колосс, титан, и человек по сравнению с ней – капля. Одинокая и жалкая, что оторвалась от общего потока, упала и сгинула…

Такие или, может, немного иные мысли были в голове у Севы Долгорукова, когда он созерцал водную гладь в обрамлении серебряной ночи. Что думал в такой момент его попутчик с невероятной фамилией Первопрестольный – неведомо. Но вряд ли он был озабочен обещанным ему Густавом гонораром или тем, что его сюртук заметно жмет ему под мышками. Впрочем, о чем думает плотный человек в очках с золотой оправой, мало заботило Всеволода Аркадьевича.