– Будем весьма вам признательны, – ответил за себя и за Севу «Первопрестольный».

– Этот крест стоит на месте захоронения княгини Дарьи Михайловны Меншиковой, супруги светлейшего князя и генералиссимуса морских и сухопутных войск Александра Даниловича Меншикова, славного временщика царя Петра.

– Да вы что? – сделал удивленные глаза «Семен Семеныч».

– Именно так, господа. Дело в том, что по кончине императора Петра Великого…

Далее Николай Никитич стал рассказывать пространную историю о человеческой зависти и вероломстве, которые привели князя Меншикова с семьею в ссылку, в город Березов – самую северную тогда точку Тобольской губернии…

– …Как известно, – передохнув, начал вторую часть своей лекции профессор Булич, когда Услонские горы уже давно скрылись из виду, – в результате дворцовых интриг князей Долгоруких и примкнувшей к ним «немецкой партии» кабинет-министра графа Остермана и камергера императора Петра Второго графа Левенвольде, князь Меншиков и его семья были сосланы вначале в Раненбург, а затем, по обвинению в государственной измене в пользу Швеции, – в Березов, с лишением чинов и состояния. Семья Меншиковых выехала в путь под караулом солдат, на трех телегах. И потянулись по весенней распутице три кибитки, обтянутые рогожей: в первой – князь с безостановочно рыдающей от потрясения женой, во второй – сын и в последней – дочери, Мария с Александрой. Каждую кибитку охраняла пара солдат. Не успел печальный поезд отъехать, как их догнал капитан с приказом обыскать путников – не везут ли чего лишнего. Лишнее нашлось: у Меншикова оставили лишь то, что на нем было надето, у княжон отобрали все теплые вещи. Из посуды оставили медный котел, три кастрюли, несколько оловянных плошек и ни одного ножа и ни одной вилки…

– Вот судьба, а? – воспользовавшись паузой, изрек «Первопрестольный». – Не позавидуешь…

– В Вышнем Волочке изгнанники получили приказ разоружить свою челядь, – продолжил лекцию бывший университетский ректор, – в Твери – отослать обратно почти всех слуг, в Клину у них отобрали все деньги и украшения. Дарья Михайловна выехала больной и всю дорогу, как я уже имел честь доложить вам, плакала горькими слезами, в результате чего потеряла зрение, и к прибытию в Переяславль-Рязанский была уже слепа. Второго мая одна тысяча семьсот двадцать восьмого года караван со ссыльными прибыл в Муром, пятого мая – в Нижний Новгород. А десятого мая, когда расшива с опальной семьей и солдатами прошла Вязовые и Свияжск, – княгиня Дарья Михайловна скончалась. Случилось это в семи верстах от Казани, перед самым поворотом русла Волги, что против починка Аракчино и в одной версте от села Верхний Услон, где караван и остановился. Здесь Дарью Михайловну подготовили к похоронам по православному обряду, священник местной церкви Святого Николая отец Матвей отпел ее и похоронил на местном кладбище, на склоне уступа, спускающегося к реке, недалеко от сельской церкви, которая годом позже сгорела. Говорили, сам Александр Данилович помогал служкам рыть могилу супруге и сам читал заупокойную молитву. На могилу положили бутовый камень, на коем высекли надпись: «Здесь лежит раба Божия Дарья». Упоминать фамилию рабы Божией Дарьи было запрещено. Что же касается Александра Даниловича, – кажется, наконец-то лекция профессора Булича подходила к концу, – то поначалу Меншиковы жили в остроге, а потом перебрались в дом, срубленный самим бывшим светлейшим князем. Город же Березов тогда представлял собой малолюдный городок среди непроходимых болот. Летом – комары и гнус, зимой – мороз в 50 градусов. Получая десять рублей в день на свое содержание, Меншиковы на себя тратили очень мало и поэтому вскоре смогли построить в бедном городке деревянную церковь. Александр Данилович и его тринадцатилетний сын вместе с плотниками своими руками строили храм. Молодые княжны шили в это время покровы для алтаря и одежды для священника. Вот так текла жизнь бедных изгнанников. Осенью одна тысяча семьсот двадцать девятого года началась эпидемия оспы, которая унесла жизни Александра и его дочери Марии. Александр Данилович умер первым, в возрасте пятидесяти шести лет. Его похоронили у алтаря построенной его руками церкви. Через месяц умерла княжна Мария – как раз в день своего рождения. Ей исполнялось восемнадцать лет. Ее похоронили возле отца. Потом река Сосьва смыла эти могилы. Когда в 1825 году искали гроб с Меншиковым, нашли два маленьких гробика с костями младенцев. Гробики стояли на большом гробу из кедра, в котором лежала женщина, покрытая зеленым атласным покрывалом. Это была Мария. Гроба со светлейшим князем найдено не было…

Булич наконец замолчал, наслаждаясь эффектом произнесенной им лекции. Оба слушателя сделали вид, что им несказанно понравилось. Впрочем, им и правда понравилось бы, будь лекция раза в три короче.

Поблагодарив отставного университетского ректора, «Семен Семеныч» и Всеволод Аркадьевич, как и многие прочие пассажиры «Великой княгини Марии Павловны», занялись обозрением видов, которые открывала им Волга.

Скоро по левому борту «Великой княгини» забелела стенами церквей и келий да церковной трехъярусной колокольней Макарьевская пустынь. По преданию, основал ее возвращавшийся из татарского плена преподобный Макарий еще году в одна тысяча четыреста сороковом от Рождества Христова, испив водицы из святого ключа и облюбовав место сие для пустыни. Стояла пустынь близ устья реки Сулицы под крутой горой в ущелье-плато и окружена была лесом. Место было до того благостное, что лучшего для подгородной пустыни было и не сыскать. А сам город, стоящий на обрывистом холме и именуемый Свияжском, давно уже, верст как восемь, виделся с парохода и походил на славный в преданиях град Китеж. Вроде он есть, а кажется, будто и нет…

У Свияжска не вставали. Остановились на треть часа лишь у деревни Козловки, славной своей яичной биржей. Шутка ли – два, а то и три миллиона яиц в год покупают у тамошних и приезжих крестьян только казанские мыловаренные заводы. А ведь есть еще и не казанские!

На рассвете следующего дня пришли в Чебоксары, город, когда-то споривший с Нижним Новгородом и Казанью своей значимостью и красотой, но ныне достаточно захиревший и бедный, с запечатанными церквами из-за недостаточности прихожан. Затем прошли Ильинскую пустынь, после которой Волга делает несколько поворотов, которые капитаны судов зовут ярами, как и местные жители. Самых крутых яра три: Ореховский, Туричьский и Лыковский. Здесь капитаны, лоцманы и штурвальные пароходов должны быть начеку: места эти считаются для судоходства крайне неудобными и даже опасными.

Когда проходили Туричьский яр, стюард, что разносил утренний кофей, обронил с некоторой печалью:

– Двадцать лет назад в месте, что мы сейчас проходим, затонул пароход «Россия». Были жертвы…

Ехали «Семен Семеныч» и Всеволод Аркадьевич первым классом. Правда, в двухместной каюте: то ли Плотный-«Первопрестольный» до сих пор опасался, что Сева сбежит, то ли чтобы ему не было скучно одному. Хотя сам собеседник был не из лучших.

Каюты «американца» были превосходны: ковры, зеркала, мебель красного дерева, штофные обои, хрустальная люстра и настенные бра; блестящие позолотой ванная с горячей водой и ватер-клозет с фарфоровым и фаянсовым инструментарием.