Не люди — настоящие звери.

Этот идиот Скарамелла пригласил весь северный сектор стадиона Нолы. С кучей родственников.

Они хищной стаей накинулись на еду и все сожрали. Они пели. Танцевали. Чествовали команду «Нола». Иногда среди жлобской толпы можно было увидеть какое-нибудь человеческое существо, настоящего приглашенного, увлекаемого настоящей волной этих бешеных.

Пожилые элегантные господа в шоке. Растерянные благородные римлянки.

Гаэтано был ошарашен. Ему хотелось провалиться сквозь землю. Исчезнуть. Стать маленьким-маленьким. Как муравей. Но он не мог.

Он должен был выгнать их вон. Спасти квартиру.

Картины!

Эти дикари прислонились к Гуттузо, к Мондриану, к Бранцоли.

Его тошнило.

Я его убью. Если я найду этого сукина сына Скарамеллу, клянусь Святой Девой с горы Файто[5], я его убью.

Ему конец. Придется уезжать. Начинать все сначала. С Римом — все. Совсем. После такого номера. Ничего больше не светит. Графиня его убьет.

Какой-то прямоходящий питекантроп с бутылкой водки в руке отплясывал тарантеллу на закусочном столике. Прыгал по бутербродам с икрой и слоеным пирожкам с сыром и выкрикивал: «Казалотти! Казалотти! Пошли в зад! Мы надерем вам задницу!»

Он его тут же узнал. Да, это он. Такого забудешь, как же! Глава фанов. Зверюга по кличке Чертов Мастиф. Этот тип бутылкой пробил голову одному из болельщиков «Фросиноне». Парень с судимостью… В доме графини Шинтиллы.

Гаэтано в ступоре смотрел на творящийся кошмар. Надо было что-то делать. Но что — он знал.

Полиция.

Да, надо позвать полицию. Немедленно.

Он расправил плечи и направился к телефону.

Телефон был занят. Какой-то парень висел на телефоне и говорил: «Алло! Алло! Пьетро? Это Паскуале. Да, Паскуале Казоларо, твой кузен. С Новым годом! Поздравляй всю семью! Который час у вас в Австралии? А тут почти уже полночь. Мы на великолепном празднике!..»

Гаэтано с воплем вырвал трубку у него из рук. Он набирал 113, когда увидел на кухне Скарамеллу, который спокойненько открыл холодильник в поисках выпивки. Гаэтано отшвырнул телефон и одним кошачьим прыжком бросился на него. Вцепился ему в горло и заорал:

«Ублюдок! Ублюдок! Ты мне всю жизнь испортил, и я тебя убью!»

Чтобы их растащить, понадобилось человек десять.

Микеле очень постарался, чтобы вытащить на террасу всю семью, включая маму и сестру. Все укутанные, в пальто и шерстяных шарфах.

«Дедушка, скоро?»

Дед сунул часы ему под нос.

«Через час. Подожди».

«Только осторожно. Эти штуки опасны. Делайте, что я вам скажу. Мариция, слушай внимательно», — наставлял дочку синьор Тродини. Ему так нравилось быть строгим отцом. Так уж он был устроен.

«Нет. Только не Мариция… При чем тут она?» — разозлился Микеле.

Мариция, десяти лет, в огромных очках, закричала: «И я, и я!»

«Твоя сестра тоже хочет зажечь фейерверк. Не капризничай, Микеле», — сказала синьора Тродини, как всегда, примиряющим тоном.

«У нас тут торт. Идите к нам. Давай, Кристиан, веди сюда своего друга. Тут профитроль», — позвала синьора Каруччи, пытаясь приоткрыть дверь в комнату, но Кристиан держал ее с другой стороны, упираясь в пол ногами.

«Ма, прошу тебя. Я не хочу торт. Мне правда не нравится профитроль».

«Кристиан, чем это у вас пахнет? У вас там какой-то странный запах. Что вы жгли?» — спросила синьора Каруччи, просунув нос между косяком и дверью.

«Ничего, мама. Это носки Рыбьего Скелета…»

«Там профитроль? Господи, просто обожаю профитроли…»

«Заткнись!» — сказал Кристиан Рыбьему Скелету, испепеляя его взглядом.

«Мама, пожалуйста! Оставь нас в покое. Мы скоро уйдем…»

«Делай как знаешь. Это в твоем репертуаре… Что о тебе подумают?»

«Да, ма… Хорошо», — откликнулся он, выпихивая ее, а потом закрыл дверь на ключ.

«Мы больше не можем тут сидеть! Моя мать все поняла, черт!» — обратился он к приятелю, пытаясь разогнать дым руками.

«Ложись давай, все нормально. Не психуй. Плохо будет… Черт, там профитроль».

«Ты что, не видишь, что тут творится? Как в таиландской курильне. Если моя мать сюда войдет, то завертится, как кабачок в кастрюле…»

«Вот она, вечная трагедия консьержей. Вы привязаны к убогому мраку подвалов, как черви под землей… Это в вашей природе… Глаза… Да, глаза у вас скоро исчезнут, а кожа станет совсем белой…»

«Да прекратишь ты фигню пороть? И потом, я не консьерж…»

«Ты сын консьержей. У тебя это в ДНК забито. Ты генетический швейцар…»

«Пошел ты! Хорошо хоть, ты кроссовки надел. Как думаешь, мать узнала траву по запаху?»

«Да какая…»

Кристиан, не переставая ходить по комнате кругами, произнес: «Хватит! Не могу больше тут торчать. Пошли. Мне что-то не по себе…»

«А куда пойдем?»

«А я знаю… Ты сказал, что знаешь кучу веселых мест…»

«Э, везде, наверное, одна фигня. Здесь классно, останемся! Какая нам разница. И потом мы с тобой вдвоем никогда Новый год не отмечали. Завалимся на кровать, притащим бутылку шампанского и профитроль, и пусть хоть потоп».

Кристиан, кажется, заколебался на минуту.

«А как же динамит?»

«Потом взорвем. За социальным центром. У меня сейчас нет настроения вылезать туда, где движение, шум, мне правда плохо».

«Ладно. Сделаем по-твоему. Я пошел за сладким. А ты сиди тут и не высовывайся, у тебя рожа…»

Графиня Синибальди делл'Орто все еще спала.

В стельку пьяная, она лежала в своей спальне на львиной шкуре на кровати под балдахином. Туфли от Прада валяются на полу. Рот, измазанный коллагеном, широко распахнут.

Она оглушительно храпела.

Длинные огненно-рыжие волосы, обычно собранные под высокий шиньон, растрепались.

Виски, Шарик и Водка, три крохотные скотч-терьера, лизали ее в лицо и лаяли на запертую дверь. По ту сторону двери служанка-филиппинка вежливо пыталась достучаться до хозяйки:

«Графиня, графиня, тут много странных гостей… Графиня… Квартира…» — повторяла она в слезах.

Но графиня не слышала ни ее, ни своих шумных гостей, ни грохота фейерверков в римском небе.