Так он почувствует себя по-настоящему счастливым.

Экстаз адвоката.

«Сними это!» — приказала ему она.

Он покорился, склонив голову. Снял с себя детскую одежду и остался в чем мать родила. Он был ужасен — с огромным животом, короткими волосатыми ногами, задницей в красных шрамах и стоящим членом.

«Ты отвратителен! Просто гадок! И я хочу причинить тебе боль!»

Сукия достала из своего портфеля самое ужасное орудие пытки, какое у нее было, заставлявшее любого мазохиста сходить с ума от счастья. Она взяла в одну руку орудие, оскалила белые зубки и воткнула штепсель в розетку.

Отвратительное вибрирующее жужжание разнеслось по комнате.

Адвокат закрывал голову руками и плакал. Услышав этот звук, он открыл глаза, увидел адскую машину удовольствия, которую собралась применить мучительница, и пролепетал:

«Нет! Умоляю! Только не эпилятор!»

Но сопротивляться было бесполезно.

Сукия запустила страшный инструмент в лес, произраставший на его спине.

Энцо ди Джироламо был просто в экстазе.

Какая женщина! Как тонко чувствует! А какие аналитические способности… — думал он, пока Дебора рассказывала про кризис итальянского кино. — Когда рядом с тобой такая женщина, это же совсем другое дело. С ней не будешь говорить о бытовой ерунде. Обо всякой ненужной фигне.

Только неделю назад они ездили в Сатурнию, к горячим источникам. И там, ночью, сплетая руки и ноги под водой, говорили о смысле жизни, о надежде и страхе одиночества в холодной и бесконечной вселенной, а потом занимались любовью в серном источнике. Нежно. Как тайные любовники.

Совсем не то, что тупой, хотя и техничный секс с Джулией.

Он вытянул ногу и коснулся ноги Деборы, сидевшей напротив, и от этого прикосновения украдкой почувствовал себя еще лучше.

Лучше.

Немного лучше.

Уже минут десять у него в животе творилась настоящая кишечная революция. Тихоокеанское цунами. Судороги прокатывались по всему пищеварительному тракту, и Энцо чувствовал настоятельную необходимость отправиться в туалет.

Что же я сегодня такое съел? Отчего мне так плохо? — размышлял он, стиснув зубы и ягодицы.

Он больше не мог терпеть. Надо пойти облегчиться.

Он встал, пытаясь сохранять непринужденный вид. Как будто пошел позвонить. Спокойно. Непринужденно. Но едва оказавшись за дверью гостиной, он рванул со спринтерской скоростью в сторону туалета.

Тьерри Маршан пытался быть остроумным. Блистать. Но сегодня ничего не выходило. Ком в горле рос, и он уже с трудом переводил дух.

Им овладела вселенская тоска, темная и всеобъемлющая. Не то что у Леопарди. И он заиграл бесконечно печальную вещь. Может быть, самую печальную и тоскливую из всего широчайшего репертуара бретонских песен.

Традиционная поминальная песня, которую пели жены моряков на острове Сен-Мишель.

Уже с первыми угрюмыми нотами гости, сидевшие за столиками, зашумели, засвистели, заорали, а потом на сцену полетели первые анисовые печенья и бутерброды с рыбным паштетом.

«Что это за стоны? Хватит! Буууу, буууу. Вали отсюда! Мы заплатили! Верните наши деньги!» — орали гости.

Тьерри невозмутимо продолжал играть. Со щекой, к которой приклеились кусочки грибов и мягкого сыра. Он играл не для них, а для себя.

Вышибала, тот, с оранжевым пером, подбежал к сцене и двинул узловатым, как ветка черешни, кулаком прямо в морду музыканту, а потом прошипел сквозь зубы:

«Матерью клянусь, если ты сейчас же не бросишь эту дрянь и не сыграешь что-нибудь веселое, я тебе твою долбаную арфу на голову надену…»

Гуальтьеро Тречча, сидя в автобусе вместе со всей командой, молча массировал больную руку. Остальные, в приподнятом настроении, смеялись и болтали.

Он думал, стоит ли сказать, что он все выболтал. Что он их заложил. Что Мастиф силой вырвал у него адрес.

Ну конечно же, он не придет. Может, ему вообще дела нет до какой-то вечеринки на улице Кассия…

И он продолжил растирать руку.

«Гляди, что ты сделал с рубашкой! Как можно работать с такими неопытными непрофессионалами!» — огорчился Серьга.

«Да ну, никто не заметит. Я только пиджак застегну…» — ответил Навозник, пытаясь оттереть пальцем жирное пятно.

Все трое вышли из «аутобьянки» и теперь осторожно направлялись к корпусу «Понца».

Пришло время действовать.

«Позвоним к Синибальди. Нам откроют… Я изучил план до малейших деталей».

Серьга решительно нажал на кнопку звонка.

«Кто?»

Мужской голос.

«Дуччо Трекани. Откройте, пожалуйста, — ответил Серьга равнодушным и аристократичным тоном и прошептал остальным: — Спокойно…»

«Нет, к сожалению, вас нет в списке, мне очень жаль…»

«Это какая-то ошибка. Не может быть».

«Нет, сожалею. Не знаю, что вам сказать».

Навозник и Рыло прыснули в усы.

«Это невероятно! Какая неприятность. Меня пригласили…»

«Кто? Кто вас пригласил?» — спросил голос враждебно.

Серьга похолодел и, поглядев на табличку у домофона, ответил: «Синьор Синибальди делл'Орто. Он собственной персоной!»

«Тут нет никакого синьора Синибальди. Вы обманщик», — в голосе слышалось превосходство.

Навозник и Рыло держались за животы от смеха. Серьга метнул в них взгляд, а потом, больше не выделываясь, проявил свою хамскую сущность:

«Ах ты, скотина рогатая! Как ты смеешь называть меня обманщиком! Я тебе рога пообломаю!»

Ответ не заставил себя ждать:

«Куча дерьма! Засранец!»

«Подонок! Сукин сын! Открой, я тебе жопу порву!»

«Дрянь! Урод!»

«Пидор гнойный!»

«Сука позорная!»

Они бы так и до утра простояли, если бы точный удар Навозника не разнес дверь.

«Смотри, как это делается, Серьга», — произнес Навозник.

Серьга, весь красный, изрек:

«Трахни себя в задницу! Я сейчас поднимусь!»

«Ну давай, давай. Я тебя жду!»

Троица огляделась и, ступая неслышно, вошла в дом.

Ну вот, отвалили! Все время пытаются пролезть. Дуччо Трекани! Да ладно! Придумай что-нибудь другое. Неплохо, что я тут! — удовлетворенно подумал Гаэтано Коццамара.