И все увидят его.

И Дебора.

И что теперь делать?

Он приоткрыл дверь и выглянул в коридор. Темно. Чуть дальше он заметил мерцающий свет из гостиной. Зажгли свечи. Ему были слышны смех и шум голосов.

«Джулия! Джулия!» — прокричал он шепотом.

Подождал. Ничего. Не слышала.

«Джулияааа! Джулияааа!» — позвал он громче.

Снова ничего.

У нее что, бананы в ушах?

«Джулияаааа! Джулияаааа!» — Он заорал во всю глотку.

Наконец в темноте раздались шаги. Приближающийся стук каблуков. Услышала.

«Кто тут? — спросил он подозрительно, как ночной сторож. — Джулия, ты?»

«Да, милый, я. Что случилось?»

«Ничего особенного. Фигня. Темно. В этом туалете, мать его, нет бумаги. Принеси рулон».

«Подожди…»

Шаги Джулии удалились. Энцо снова уселся на унитаз.

Чтоб тебя тоже пронесло…

Джулия вскоре вернулась:

«Энцо, извини, я забыла купить туалетную бумагу. Ее нет…»

«И что же мне делать?» — проныл он.

«Не беспокойся, я принесла пачку бумаги. Листы формата А4. Это все, что есть. Может, они жестковаты…»

«Дай сюда», — рявкнул он.

Энцо закрыл дверь, чертыхаясь, и подтерся как мог в темноте жесткой, грубой бумагой. Он уже выходил, когда внезапно вспыхнул свет.

«Какого черта… Нет! Не может быть!..» — задохнулся он, закрыв рот рукой.

Джулия принесла его ежегодный отчет, и он вытер им задницу.

Роберта Пальмьери, восседавшая на Давиде Раццини, затвердевшем и неподвижном, была на пороге второго из четырех космических оргазмов. Земного.

Она начала биться как одержимая.

«Да! Да! Да! Молодец! Какой ты молодец!» — заорала Роберта, почувствовав, как оргазм поднимается по ее позвоночнику. Она задвигалась еще сильнее, потом принялась прыгать на бедном Давиде, который все так же идиотски улыбался.

Джулия знает. Все. Она все поняла.

Ясно как день.

Знает, что он крутит с Деборой. Что у него роман с ее лучшей подругой.

Он был в этом уверен.

Он читал это в ее холодных глазах психопатки.

Энцо ди Джироламо сидел за столом и дрожал как осиновый лист. Только что доели жаркое с сильным привкусом полистирола.

Он боялся. Нижняя челюсть едва заметно дрожала, во рту пересохло.

Как она узнала? Я был осторожен. Очень осторожен. Не делал глупостей. Невозможно. Но это так. Она знает. Знает.

Эта способна на все. Распустить руки. Испортить ему жизнь. Разбить его джип.

Две недели назад они вместе ездили за покупками в супермаркет. Джулия попросила в отделе колбас и сыра двести граммов ветчины. Продавец дал ей ветчину в пластиковом контейнере.

Джулия и видеть этого не хотела.

«Я вам уже третий раз говорю: хочу, чтобы ветчину заворачивали в бумагу! А вы мне каждый раз даете этот дурацкий контейнер…»

«Синьора, но контейнер лучше сохраняет запах и свежесть», — вежливо ответил продавец.

«Ерунда. Я всегда ела ветчину, которую заворачивали в бумагу. А теперь мне заявляют, что нужны эти дурацкие контейнеры… Холодильник уже забит ими… Вы это нарочно. Я знаю. Это уже в третий раз. Я все понимала, я до сих пор не сердилась…»

«Ну синьора, я же работаю. У меня много других дел. Я даже не знаю, кто вы. В другой раз предупреждайте меня сразу, а нет — идите туда, где лучше».

Энцо пытался ее успокоить, но она — ни в какую, ничего не слушала, орала на бедолагу, который просто делал свое дело, и в конце концов схватила контейнер и вывалила на него содержимое. Продавец свалился со своей скамеечки злой, как бородавочник.

На пол.

Энцо, защищая ее, чуть по морде не схлопотал.

Она сумасшедшая. Как собака бешеная. Она отрубила свет и дала мне подтереться моим отчетом…

Нужно было предупредить Дебби. Объяснить ей, в чем дело. Надо, чтобы она знала. И надо быстро придумать способ защиты.

Бежать. Сматываться. Обоим. Причем поскорее.

Он принялся сверлить взглядом Дебору, пытаясь привлечь ее внимание.

Его вышвырнули, когда он разрыдался на сцене, говоря, как ему не хватает жены и дочки.

Теперь Тьерри Маршан лежал в фургоне. Все еще во фраке с голубыми блестками. Он допивал вторую бутылку водки.

Вышибалы сломали Регину. Она лежала рядом, искалеченная или мертвая, с проломленной декой и порванными струнами.

Вчера бы он набил морду этим ублюдкам, но сегодня ничего не выйдет.

Ему слишком плохо.

Может, это знак судьбы.

Это значит, что ему надо бросить играть. Положить этому конец. Довольно.

Да, да. Вернусь в Бретань. Домой. К жене и дочке. Поработаю каменщиком где-нибудь на стройке. Буду зарабатывать деньги. Может, если отец узнает, что я взялся за ум, подкинет денег — заплатить за аренду дома…

Он уже был почти рад, что эту проклятую арфу сломали. Он мог начать все сначала.

Что-то сейчас делает Аннет? — подумал он, приканчивая бутылку.

Дома, со своими. Будут есть луковый суп, а потом пойдут смотреть, как возвращаются в порт празднично освещенные рыбацкие суда… Какого черта я тут торчу? Сейчас же уезжаю!

Потом он поразмыслил. Попытался рассуждать здраво, насколько позволяло опьянение.

Куда я поеду? У меня ведь ни гроша. Сделаю так: завтра продам фургон и вернусь на поезде. А сейчас позвоню-ка Аннет.

Он поднялся. Вокруг все кружилось. Ему казалось, что он на карусели. Он встал на четвереньки и стал искать мелочь, рассыпанную по фургону. Нашел несколько монет под ковриком и под сиденьем.

Немного. Как раз на короткий телефонный разговор. Чтобы поздравить с Новым годом и сообщить, что он возвращается.

Он открыл дверцу и вышел. Поднял голову и увидел, как цветные огни освещают небо и падают, легкие и светлые, вдали за деревья. Они были великолепны.

Шатаясь, он побрел искать телефон.

Дебора Императоре Корделла, хотя общество было не бог весть какое, развлекалась по-настоящему.