По мнению авторов из Военно-исторической комиссии Главного штаба, история с этой телеграммой «заставляла предполагать», что турки не только задержали ее в Константинополе, но и сообщили ее содержание английскому послу Лайарду. Этот вывод основывался на факте отхода 4 (16) февраля английских броненосцев от Принцевых островов к малоазиатскому берегу Турции, в залив Мудания[1166]. Дабы не провоцировать русских?

Поступавшие с задержками телеграммы императора и канцлера все же подталкивали главнокомандующего к осознанию неизбежности занятия турецкой столицы. Газенкампф же продолжал высказывать великому князю свои опасения на этот счет. Он полагал, что «делать это теперь — не только бесцельно, но и очень рискованно». «Если же занимать что-либо теперь, — говорил Газенкампф, — то именно Галлиполи, а не Константинополь, так как первый — ключ к последнему». Но именно это император определенно запрещал делать. Николай Николаевич выслушал полковника, «но остался при своем мнении, что Константинополь занять следует, риска тут нет, Англия нам войны не объявит»[1167].

Неужели лед нерешительности, сковавший русскую армию, начинал таять?

Ответ на этот вопрос дали события 5 (17) февраля. День начался с очередной, задержавшейся в Константинополе, депеши императора от 3 (15) февраля. В ней Александр II сетовал на задержку телеграмм и настойчиво повторял брату, что направляемые в штаб армии императорские депеши султану «должны служить руководством» и для него.

В 12 часов дня Николай Николаевич отвечал, что все телеграммы получил, «но по причине неоднократного перерыва линий они дошли непоследовательно». «До сих пор английская эскадра в Босфор не вступала, — писал он, — и даже удалилась от Принцевых островов, оставаясь в Мраморном море, а потому и я демаркационной линии не переступал»[1168].

Уже к вечеру великому князю принесли телеграмму канцлера Горчакова от 3 (15) февраля. Прочтя ее, главнокомандующий незамедлительно отправил депешу императору:

В этом изматывающем нагромождении телеграфных накладок, неоднозначности депеш, трудностей армии и нервозности переговоров для Николая Николаевича наконец-то прояснилось: император не связывает занятие Константинополя с вступлением английских броненосцев в Босфор и раздражен его нерешительностью.

Вечером 5 (17) февраля у главнокомандующего началось совещание, в котором участвовали Непокойчицкий, Нелидов и Игнатьев. Одновременно продолжались переговоры с Савфетом-пашой. По итогам совещания было принято решение «занять отрядом в 10 000 человек не самый город (Константинополь. — И.К.), но Сан-Стефано на берегу Мраморного моря, Кучук-Чекмедже и ближайшие деревни и казармы»[1170].

После совещания, за чаем, Николай Николаевич рассказал, что в ситуации «настойчивого требования государя занять Константинополь путем мирного соглашения с султаном» и одновременной «невозможности достигнуть этого соглашения ввиду английской эскадры» граф Игнатьев «придумал компромисс» — занять Сан-Стефано. Никто, разумеется, не знал о существовании такого «предместья Константинополя», но Игнатьев уверял, «что это — чудное местечко на берегу Мраморного моря, что там мы будем все равно что в Константинополе, а между тем англичанам придраться будет не к чему»[1171]. Великому князю очень понравилась эта идея, и он практически сразу же определил, какие части будут введены в Сан-Стефано.

Обратим внимание: еще совсем недавно Игнатьев считал необходимым занять высоты вокруг Константинополя и укрепления Босфора, а тут — только пригород столицы, удаленный от нее на 13 км. Вступление русских в Сан-Стефано, писал 10 (22) февраля корреспондент «Таймс» из Перы, «не принесет им реальных военных преимуществ»[1172]. И он был совершенно прав.

Великий князь говорил Савфету-паше, что занятие Сан-Стефано — это «уступка, которую он взял на себя, ибо государь приказал занять Константинополь»[1173]. Однако такое решение главнокомандующего одобрил и сам Александр II, хотя буквально за два дня до этого был очень сердит на брата за его нерасторопность в занятии турецкой столицы.

За чаем Николай Николаевич подвел и некоторые итоги: эскадра Хорнби отошла в залив Мудания, в 50 милях от Константинополя; десантных войск на судах нет; одним из судов командует герцог Эдинбургский; а по донесениям Скобелева и Ону, население турецкой столицы уже готово к встрече русских полков. Великий князь сообщил также, что, по некоторым сведениям, эскадры других государств спешат в Мраморное море, а султан уже не возражает против вступления наших войск даже в сам Константинополь, но просит подождать до получения ответа на телеграмму, посланную им королеве Виктории.

Тем временем в Лондоне Биконсфилд был крайне озабочен перспективами антироссийского альянса с Австро-Венгрией. Переговоры с Андраши шли уже месяц, но итогового соглашения так и не было. 8 (20) февраля, вызванный к премьеру, Дерби «нашел его уверенным, что дело с Андраши пропало, и настроенным весьма миролюбиво». «Мы говорили о русском вступлении в Константинополь, которое, согласно последним телеграммам, есть шанс предотвратить. Также говорили о переговорах по предотвращению захвата турецкого флота, силой или в качестве компенсации; мы согласились не покупать турецкие корабли, и эта идея понравилась премьеру»[1174].

И вот на таком фоне командование русской армии проявляет уступчивость, ограничиваясь занятием бесполезной константинопольской «Рублевки» — Сан-Стефано. И это в надежде на понимание англичан и сговорчивость турок в вопросе мирных переговоров.

Не успели участники чаепития разойтись, как пришло сообщение, что английская эскадра вернулась, а адмирал Хорнби даже побывал в Константинополе. «Все мы дали волю накопившемуся против англичан озлоблению», — записал по этому поводу Газенкампф[1175]. Действительно, 5 (17) февраля британские броненосцы из залива Мудания перебрались в Тузлу в 7 милях от Принцевых островов ив 17 от турецкой столицы[1176].