Корреспондент «Таймс» особенно выделял фактор морального превосходства русской армии. По его мнению, те силы, которые расположились «на внутренних линиях, возможно 60 000 или 70 000 человек», для наступления на турецкую столицу, «русские по большому счету не рассматривают». Для решения этой задачи они предполагают ограничиться войсками, расположенными у Чорлу и в ближайших районах. По оценке английского корреспондента, этот самонадеянный взгляд русских, «возможно, простителен, учитывая, какое слабое, во всех отношениях, сопротивление они испытали со времени перехода Балкан и до настоящего момента»[1157].

Комментируя письмо своего корреспондента из занятой русскими Чаталджи, «Таймс» писала, что оно «показывает, насколько турки отдались на милость своих врагов». «…Турки сейчас в часе от паники, дающей русским предлог для оккупации Константинополя», — продолжала свой комментарий газета[1158].

К тому же нельзя упустить и еще один важный момент. В начале февраля 1878 г., спустя две недели после заключения перемирия, турки по-прежнему не могли в полной мере воспользоваться преимуществами укрепленной оборонительной позиции Беюк-Чекмедже — Деркос. Эта линия, как следует из личных наблюдений Бекера, Скобелева, Верещагина, была практически лишена артиллерии, очень многие ее участки оставались недостроены, а укрепленные позиции во многих местах не соединялись траншеями, что позволяло русской кавалерии их обойти.

За две «упущенные» недели турки, конечно же, укрепились. Но, думается, не настолько серьезно, чтобы противостоять русскому наступлению. Ведь «упущенные» две недели позволили окрепнуть и русской армии за счет отдыха, ремонта, подтягивания парков, обозов, организации снабжения. Главным препятствием для обеих сторон и в середине января, и в начале февраля являлась сама природа: частые дожди, непроходимые дороги. И как следствие — невозможность передвижения артиллерии, обозов, пополнения продовольствия и боеприпасов.

Так что ситуация с «упущенными двумя неделями» далеко не однозначно была против русских.

Не будем забывать и общую численность русской армии на Балканах, по которой она значительно превосходила турецкую. По данным полевого штаба, в строю числилось:

Обнадеживало и сообщение Ону из Константинополя. 3 (15) февраля он телеграфировал Игнатьеву:

Телеграмма Ону перекликалась с сообщением Скобелева из Чаталджи о том, «что константинопольское население подготовлено уже к возможности появления… наших войск и относится к этому совершенно спокойно»[1161].

Казалось, уже не только турки, но и вся Европа начинали понимать неизбежность русского вступления в столицу Оттоманской империи. 3 (15) февраля берлинский корреспондент «Таймс» сообщал, что «султан готовится перебраться на азиатский берег Босфора». К взрыву были подготовлены крупнейшие здания султанской столицы, в том числе Святая София. 4 (16) февраля константинопольский корреспондент «Таймс» писал: «Русские начали движение с целью непосредственной оккупации окрестностей Константинополя. Они разместятся в казармах за его стенами»[1162].

Если Газенкампф допускал, что появление английской эскадры может говорить о секретном англо-турецком соглашении, направленном против России, то аналогичным образом рассуждали и многие британские наблюдатели. Так, в начале февраля корреспондент «Таймс» сообщал из Константинополя, что политика Турции становится все более пророссийской, а появление М. Ону в столице — признак существующего или готовящегося секретного договора между Россией и Турцией. Турки, писал он, сейчас ведут двойную игру, «одну историю они рассказывают англичанам, другую — русским»[1163]. Но во всех этих рассуждениях верным было лишь одно — турки действительно оказались между двух огней, что задавало им определенную логику поведения.

Сообщение Ону было получено в полевом штабе 4 (16) февраля в то время, когда Газенкампф с Непокойчицким трудились над шифровкой телеграммы государю о «затруднениях» с занятием Константинополя. Когда Газенкампф принес ее на подпись главнокомандующему, тот протянул ему для отправки новую телеграмму императору. В ней сообщалось об английских броненосцах, уговорах турок не входить в Константинополь и расположении русских войск всего в двух переходах от него. Далее великий князь спрашивал: «…как желаешь смотреть на стояние английского флота у Принцевых островов?»[1164].

Между Адрианополем и Петербургом последовал обмен телеграммами, продемонстрировавший нараставшую неразбериху при телеграфном сообщении через Константинополь.

Наконец, в штаб армии пришел ответ императора, отправленный в 22.40 3 (15) февраля. В телеграмме сообщалось, что Шуваловым в Лондоне заявлено: если британский флот подошел к Константинополю с мирной целью, то и наше вступление в турецкую столицу с той же целью «сделалось неизбежным». Единственной уступкой, по мнению Александра II, продолжает оставаться обещание не занимать Галлиполи при условии, что англичане не высадят ни одного солдата как на европейский, так и на азиатский берег Турции. На этом телеграмма обрывалась, и ее продолжение было получено только на следующее утро 5 (17) февраля. Император призывал главнокомандующего «зорко следить, чтобы не допускать английские суда» в Босфор и в случае такой попытки с их стороны «постараться занять, если можно с согласия султана, некоторые из укреплений европейского берега»[1165]. «Если можно»… А если нельзя? На этот счет императорская телеграмма хранила молчание. Да и как можно было, лишь «зорко следя», не допустить английские броненосцы в Босфор?