Патрик отказывался есть – Эрнест считал, что он воображает себя пленным бойцом Сопротивления, объявившим голодовку – и когда его заставляли есть, держал пищу во рту и потом выплевывал ее в своих сиделок. Он не мог проглотить слюну. Он вырывал трубки, когда его пытались кормить через нос, и потому через пять дней после начала болезни Патрику начали давать питание ректально – и перед этой ужасной процедурой его приходилось полностью обездвижить и утихомирить. Патрик получал питание капля за каплей, по сто капель в минуту, и все испытание длилось полтора часа. Но несмотря на это, его вес снизился к началу августа до восьмидесяти восьми фунтов.

Патрик узнавал Полин, но в остальном она мало что могла для него сделать – она была недостаточно сильной физически. Она делала кое-что по дому и наблюдала за меню и приготовлением пищи. До того Мэри, поскольку она вынуждена была находиться далеко вместе со своими родителями, написала Полин с просьбой располагаться в ее спальне и сообщила, где в шкафу она сможет найти чистые рубашки и шорты. К 18 мая, когда Мэри приехала в «Финку», Полин улетела на Ки-Уэст недолго отдохнуть. Когда она вернулась на Кубу, обе женщины выяснили, что очень хорошо ладят. Они шутили о том, что стали выпускницами университета Хемингуэя, но Полин была, кажется, очень серьезна, когда назвала Мэри «первоклассной женой, которую мистер Хемингуэй привез с войны. Полагаю, она – лучшая во всем, что касается внешнего вида, обаяния, интеллекта и привлекательности в целом. Она, конечно, мне очень нравится. Милая девочка». Эти женщины были совсем разного типа, однако они нашли точки соприкосновения, и это был не только Эрнест. Тем летом, пока продолжалось испытание Патрика, Мэри уехала на Ки-Уэст, выздоравливать в доме Полин после кишечной инфекции, и они с Полин будут регулярно встречаться, как подруги, после того как Патрик выздоровеет.

И хотя Эрнест часто писал Мэри, он не оставил записей о том, какой ему видится вся эта ситуация в целом, поэтому мы не знаем, что он думал по поводу общего прогресса сына или его отсутствия. Он редко высказывал надежду или опасения по поводу выздоровления Патрика – или того, что этого может не случиться. В письмах к Мэри Эрнест в основном сообщал, сколько времени ему удалось поспать предыдущей ночью. (Кажется, ему приходилось спать меньше четырех часов.) Сиделки Патрика – обычно Эрнест, Сински, Дон Андрес и доктор Эррера – каждую ночь собирались в гостиной «с бутылками спиртного, необходимого им, чтоб самим полечиться – «химическими соединениями», под которыми подразумевали главным образом джин».

Для всех было совершенно ясно, что Патрик стал психопатом. Психиатрический диагноз прошел долгий путь с тех пор, когда родителям Патрика казалось, наверное, что мальчик стал шизофреником и может провести в лечебном учреждении всю свою жизнь. В позднем письме Эрнест крайне жестко высказывался о том, какую роль Полин сыграла в болезни Патрика, и упрекал ее, что она позволила ему играть в теннис и спать на улице после аварии. Более того, он писал: «В семье Полин дети, и это долгая история, проявляли склонность косячить в подростковом возрасте… П., вероятно, все равно бы накосячила, и авария просто дала толчок». Эрнест прекрасно знал – во‑первых, знал о депрессии своего отца, которая привела его к самоубийству. Но все это будет позже: пока Патрик болел, он не тратил время на спекуляции, упреки или обвинения – он просто заботился о сыне.

В июле новый врач посоветовал провести несколько шоковых процедур. В те дни, когда еще не было нейролептиков и психически больным делали лоботомию, электрошок казался единственной оставшейся возможностью для пациента в состоянии Патрика. Отчаявшиеся родители дали согласие. Первую процедуру Патрику сделали в «Финке», в пристройке у бассейна, и после этого он уже мог ездить в местную больницу. Процедуры проводились по вторникам, четвергам и субботам в течение шести недель. Эрнест сообщил Мэри (тогда она находилась на Ки-Уэсте), что у Патрика было «прояснение» после первой же процедуры, которая заняла приблизительно десять минут. Патрик был немного заторможен, но смог сам дойти до дома и съесть завтрак. Эти обычные движения, наверное, казались родителям просто чудом. Случай с Патриком был первым в семье Хемингуэев, в которой к шоковой терапии будут прибегать неоднократно, и все навсегда запомнят, что Патрику от шока стало лучше, когда положение его казалось совсем безнадежным.

Едва ли есть смысл рассматривать диагноз Патрика под современным углом зрения, однако вполне вероятно, что он, как и его отец, перенес травматическое повреждение головного мозга, которое тогда называлось сотрясением мозга. Такие травмы имеют следствием разные состояния, и нередко сопровождаются психозом. В некоторых случаях по-прежнему применяется электрошок, хотя большинству пациентов, у которых диагностируется посттравматическое повреждение мозга с психозом, сегодня выписывают нейролептики. Электрошок вернул Патрика в сознание. К ноябрю Полин отмечала: «Патрик замечательный, милый, внимательный, неэготичный и жизнерадостный, как и прежде». Изредка он бывал «немного заторможенным», «но вообще трудно было поверить, что это ужасное лето имеет к нему хоть какое-то отношение». Полин на сей раз сдержала свой острый язык и сказала Эрнесту, что он был «источником силы» и «неизменно добрым и внимательным во всех отношениях». Его поддержка «морального духа солдат» была совершенно необходимой в это тяжелое время. И хотя Эрнест иногда начинал жалеть себя, чаще ему удавалось отодвинуть эго и свои потребности в сторону, пока Патрик нуждался в нем.

Немаловажную роль в том, что Эрнест справился и с требовательным уходом за Патриком, и с собственными безумными тревогами, сыграли его сексуальные фантазии. В потоке писем к Мэри Эрнест предавался разнообразным фантазиям о том, в какой цвет она могла бы окрасить волосы, когда была в Чикаго или когда вернулась на Кубу. Ему нравилось представлять ее с серебристыми волосами, со смуглой от солнца кожей – такой он вскоре опишет Кэтрин, жену писателя из «Райского сада». Он много размышлял о цвете пепельный блонд: действительно ли он имеет такой дымчатый оттенок, от которого и произошло название? Мэри уехала из Чикаго с лимонным оттенком волос, и Эрнест считал, что его нужно изменить. Впрочем, он не был уверен насчет пепельного блонда и задавался вопросом, не будет ли лучше «лунный» блонд. Эрнест изучал разные краски для волос и вредное воздействие и постоянно советовал Мэри прибегнуть к процедурам горячей обработки волос масляными препаратами, указывал на вред хлорированной воды и на то, как сложно добиться более светлого оттенка белокурых волос («может, что-нибудь вроде дымчато-серебристого?» – спрашивал он), и какой вред это приносит волосам. Даже когда он просто писал эти слова и думал о волосах Мэри и о том, что они называли ее «местом», мистер Скруби часто вставал по стойке «смирно», признавался Эрнест.

Эрнесту понравилась идея, что Мэри могла бы окрасить волосы в рыжий цвет. Некоторое время он развлекал себя этим образом, но затем отверг его, как слишком рискованный, если учесть, сколько времени она летом проводила в бассейне. (Это не помешало ему фантазировать, что Мэри могла бы покрасить волосы в рыжий к его дню рождения). Он начал мечтать о том, как бы покрасить собственные волосы, которые теперь быстро седели, в рыжий – цвет осенних листьев – и сказал Мэри, что «Кэтрин» похудела и отрастила волосы.