моим просвещенным господам, я скажу им прежде всего, что молдавский принц — истинно учтивый и скромный государь. Теперь осмелюсь задать, с милостивого дозволения вашей светлости, несколько вопросов, касающихся вашей особы и всего рода Кантемиров. Какие книги написаны вашей светлостью? Какова ваша философия? Хочется также узнать, к примеру, об участии вашего высочества в Прутской баталии, об уходе вашего высочества из-под турецкого подданства, о коем в мире ходит столько разных толков. Враги вашей светлости, скажу откровенно, со злобой утверждают, что турки, смилостившись, даровали вам малый кус пирога; ваше же высочество, будучи неверным и алчным, переметнулось к русским, дабы заполучить еще больший кусок. Другие возражают, что молдавский принц с его маленькой страной просто очутился волею судьбы между двумя великанами, схватившимися в борьбе, так что в конце концов устремился к тому берегу, к которому его прибили обстоятельства. Есть и такие, которые утверждают: царь и его люди купили-де ваше высочество за полновесное золото... Слова, слова... Пусть простит ваша светлость: нам хотелось бы знать правду.

Кантемир с достоинством взглянул на гостя, с дружеской благожелательностью задававшего ему столь смелые вопросы. Скрестив руки на груди, князь отвечал:

— Эти толки, уважаемый господин Воккеродт, по свету пущены нашими недругами, частью — турками, частью — татарами, частью — иными злобствующими. Пущены по ясной причине: если ты не по зубам врагу, он пускает в ход клевету. Немало на свете и таких, которые чернят нас из обычной глупости. Ибо судят о других по собственному нраву: как бы сами себя повели, если б с ними такое случилось. У этих нет идеалов. В их слабых умах не укладывается, как может человек принести своим идеалам что-нибудь в жертву, тем более — самое для него дорогое. Если сказать им, что я восстал, дабы отвоевать вольность моей земли, к коей мой народ стремится уже две сотни лет, они еще могли бы тому поверить. Скажи я, однако, что поднялся на защиту идеалов, стоящих превыше любых границ между государствами, ради утверждения среди людей божественной гармонии и счастья, они объявили бы меня безумцем и прокляли бы. Ибо такое в их пустых головах не может уместиться вовек.

С лица прусского секретаря исчезли все виды улыбки, которыми он успел в тот день щегольнуть. Секретарь побарабанил тонкими пальцами по виску. Он, видимо, не ожидал такого объяснения и несколько запутался в мыслях.

— Ваше высочество владело дворцами и землями, имуществом и золотом, — сказал он. — Вы утратили их как в Молдавии, так и в Турции. Следует ли понимать, что ваше высочество легко отказалось бы и от тех богатств, коими владеет в России, если этого потребовали бы его идеалы?

Кантемир сильнее сжал руки, скрещенные на груди.

— Именно так, господин Воккеродт. У рыбы в море нет добра — для нее не существует и утраты. Таким должен быть и мудрец. Что касается России, для меня не может быть колебаний. В ее руке, в деснице ее государя Петра Алексеевича я чувствую силу, способную пресечь многие козни зла.

— Какое светлое, отличное логическое построение! Я изумлен и нуждаюсь во времени, дабы над ним поразмыслить. Если мои досужие расспросы еще не наскучили вашему высочеству, поведайте мне, прошу вас, историю вашего высокого рода.

Теперь колебания охватили Кантемира. Князь не раз размышлял над деяниями прежних кантемировских поколений. Но что сказать этому немцу? Истина прекрасна и полезна. Правдивые речи достойны хвалы. Но что дает истина, идущая вразрез с представлениями текущего времени, что приносит она раскрывшему ее, кроме горечи и хулы? Что может породить, кроме новых недоразумений и предубеждений? Иоганн Воккеродт, возможно, собирает любые сообщения, в том числе роняющие чье-то достоинство, только для того, чтобы назавтра переправить их своим хозяевам и друзьям, дабы те, еще более исказив, распространили их затем по всей Европе, а впоследствии — вписали и в книги, к сведению потомства. Положить руку на сердце и признаться перед цивилизованной Европой, что родитель его вначале был всего лишь мелким помещиком из Фалчинского уезда? Что отец занимал незначительные должности при молдавском дворе, что в чине капитана участвовал в походах и, как уже случалось с простыми капитанами, случайно попал на престол княжества? Что не выпало ему владеть ни вотчинами, ни высоким положением, ни занимать важные должности? Что был он государем неграмотным и мягкотелым? Что собственные бояре держали его в узде, грабя страну и разворовывая ее богатства? Что он всегда держал сторону турок против христиан и покорно терпел их позорное иго?

Нет, слишком уж эта повесть удивила бы европейскую знать, слишком рано бы повернула ее к нему спиной.

Князь трижды хлопнул в ладоши. Хрисавиди принес трубку.

— Углубляясь в историю, находишь порой любопытные вещи, удивительнейшие вещи, — сказал он тихо. — Так и с нашим родом. Корни его уходят далеко — к монголам из племени барлас. В нем и родился предок наш Тамерлан, чьи дела ныне известны во всем мире. Из его потомства и вышли наши предки. Это видно даже по звучанию нашего имени. Его слагаемые «кан» и «Тимур», что значит вместе «кровь Тимура».

Глаза знатного немца загорелись. Он услышал как раз то, чего ждал. Новость получит громкий отклик при берлинском дворе и будет переходить из уст в уста как небывалое открытие.

— Высокородного родителя моего господаря Молдавии Константина Кантемира-воеводу на престол привело его наследственное право. Взяв в руки бразды государственного правления, отец нашел родину разделенной раздорами и враждой. При предшествовавших ему княжениях бояре Земли Молдавской вышли из повиновенья князьям, ибо прежние воеводы были слабы разумом и бессильны в делах власти. Каждый боярин не без права полагал до того, что, чем громче будет он кричать, тем охотнее его станут слушать. Бояре ненавидели друг друга и враждовали, клевеща друг на друга, предавая и разоряя друг друга. Отец мой, Константин-воевода, со всей строгостью присмотрелся к их делам и призвал к порядку. По-новому устроил государственные дела. Отдал в руки палачей злоумышленников и воров. Приструнил бояр справедливым, всенародным судом. Будучи независимым и мудрым государем, отец всю жизнь лелеял мечту об освобождении от чужеземного ига и непременно осуществил бы ее, если бы ему не помешали государи окрестных стран, более всего — польские.

— Ваше высочество ведь побывало у турок в заложниках, — вставил Воккеродт.

— И это, может быть, было для