Тем не менее два момента смягчают его ответственность за неудачу. Во-первых, Конев, его сосед слева, мог бы больше ему помочь. Но Конев теперь получал приказы напрямую из Москвы: нет сомнений, что взаимодействие между фронтами было налажено плохо. Во-вторых, Жуков в своих «Воспоминаниях» говорит, что «…мы имели тогда основательные данные, полученные из различных источников, о решении окруженного противника прорываться на юг через Днестр». Были ли это его сведения или они поступили из Москвы? Он этого не говорит. Но он добавляет косвенный комплимент тактическому гению Манштейна: «Такое решение [прорываться на юг] казалось вполне возможным и логичным». Еще в 1940 году во Франции немецкий фельдмаршал доказал, что умеет заставать противника врасплох, действовать вопреки «возможностям» и «логике». С этой виртуозностью трудно было тягаться не только Жукову, но и его коллегам. Однако сам ход советско-германской войны ясно показал, что современную войну невозможно выиграть тактическими успехами, а «вдохновение» не заменит военачальнику четкое планирование и методичность. Если Манштейн смотрел на себя как на артиста – ведь война это искусство, – Жуков чувствовал себя инженером, применяющим сложные методы – «законы», как он выражался, – к сложному изменчивому процессу; для него война была наукой. Он понимал ее в особом смысле диалектического и исторического материализма, в неизбежных терминах марксистской фразеологии, претендующей на полное раскрытие процессов, происходящих в природе и в Истории.

10 апреля Хубе с минимальными потерями вырвался из кольца. В следующие десять дней Жуков приводил в порядок свои войска, сломил сопротивление противника в Тернополе, а 22 апреля по вызову Сталина улетел в Москву. Там он получил орден Победы за успех Проскуровско-Черновицкой операции, выведшей советские войска на румынскую и польскую границу 1939 года. Эта награда была очень важна. Весной 1943 года, после Сталинграда, вождь пожелал создать орден, предназначенный исключительно для высших военачальников, архитекторов той Победы, в которой он больше не сомневался. Он лично следил за разработкой знака ордена, на медальоне которого по его просьбе были изображены Спасская башня и часть стены Московского Кремля и Мавзолей Ленина[637]. Орден был усыпан бриллиантами. Жуков стал первым его кавалером, Василевский вторым, Сталин третьим. Они втроем станут единственными, награжденными орденом Победы дважды. Всего орден получат 17 полководцев, включая Эйзенхауэра, Монтгомери, короля Михая Румынского и Иосипа Броз Тито.

Жуков провел в Москве неделю, участвуя в работе над планом крупнейшей операции лета 1944 года, получившей кодовое название «Багратион». Затем вернулся на 1-й Украинский фронт, где пробыл с 28 апреля по 24 мая. «…Я послал Верховному предложение передать командование 1-м Украинским фронтом И.С. Коневу, чтобы я мог без задержки выехать в Ставку и начать подготовку к операции по освобождению Белоруссии. Верховный согласился, но предупредил, что 1-й Украинский фронт остается у меня подопечным. […] Чтобы не задерживаться, я не стал ждать прибытия на фронт И.С. Конева»[638]. Между этими, на первый взгляд невинными, строками можно прочесть очень многое. Самое главное: Жуков сделал все возможное, чтобы вернуться на центральное направление – главную дорогу, ведущую к победе: Минск-Варшава – Берлин. Он совсем не желал отдать его Рокоссовскому. Другим важным моментом является проявление его соперничества с Коневым. Жуков добился от Сталина решения назначить своего соперника командующим 1-м Украинским фронтом, потому что, находясь с 22 по 28 апреля в Москве, узнал, что этот фронт примет участие в планируемом в Белоруссии наступлении, а значит, Конев окажется в подчинении у него, Жукова, как представителя Ставки. В нарушение традиции, он не стал дожидаться прибытия своего преемника, поручив начальнику штаба Соколовскому передать ему свои инструкции. Очевидно, ему не слишком хотелось ни разговаривать с ним, ни пожимать руку.

Апрель, май и июнь 1944 года были посвящены подготовке двух крупных операций, одна из которых завершится полным провалом, другая – блестящим успехом.

Неудача предпринятого на юге вторжения в Румынию вызвала сильнейшее раздражение Сталина, опасавшегося, что в этом регионе его опередят британцы. Это была личная неудача Конева и Малиновского, потерпевших поражение от немецких VIII и VI армий и от последних боеспособных румынских войск. Общее для двух советских фронтов количество потерь можно предположительно определить в 150 000 человек – вдвое больше, чем у их противников. Советская историография умалчивала об этом эпизоде, к которому Жуков не имел отношения.

Предпринятая на центральном участке фронта операция «Багратион» стала самым страшным поражением в истории германской армии. Перед группой армий «Центр», которой командовал бесцветный фельдмаршал Буш, стояла невыполнимая задача: 47 дивизиями, из которых только 4 были танковыми или механизированными, удержать фронт протяженностью 1100 км. Эти дивизии были разбросаны по четырем армиям: III танковой, IV, IX и II полевым – тем же самым, с которыми Жуков сражался под Москвой в 1941 году, а затем в 1942-м. Еще более опасной для немцев была конфигурация линии фронта, образовывавшей выпуклую полудугу, на севере которой стоял 1-й Прибалтийский фронт, а на юге – 1-й Белорусский: их исходные позиции, в случае наступления, были идеальными для проведения операции на окружение. Гитлер отказывался санкционировать любой отвод войск, ссылаясь на наличие сильных укреплений на нынешних позициях, особенно вокруг городов Витебск, Орша, Могилев и Бобруйск.

В своих «Воспоминаниях» Жуков утверждает, что 22 апреля, в 17 часов, находился в кабинете Сталина, где обсуждал операцию «Багратион». Он представляет дело таким образом, что создается впечатление, будто он является автором идеи плана операции. Но он определенно не был единственным родителем «Багратиона». С одной стороны, мы не находим в журнале посещений кремлевского кабинета Сталина записей о посещении его Жуковым в период между 16 февраля и 25 мая. С другой стороны, в своих мемуарах он дает ценную подсказку, опровергающую его предыдущее утверждение: «В самолете на пути в Москву, изучая последние данные с фронтов, я еще раз пришел к убеждению в правильности решения Ставки от 12 апреля 1944 года, в котором одной из первоочередных задач на лето 1944 года ставился разгром группировки немецких войск в Белоруссии»[639]. 12 апреля, между 16:25 и 20 часами, Сталин принял только двух военных: Антонова и Штеменко. В своих воспоминаниях последний приписывает авторство «Багратиона» Генштабу: «Разработка общего оперативного замысла, а затем и плана действий в летней кампании 1944 года велась в Генеральном штабе на основе предложений командующих фронтами, которые знали обстановку до деталей»[640].