Роджер резко сел в постели, мгновенно позабыв обо всем, кроме собственной тревоги, как огнем охватившей голову.

— Что случилось, солнышко? — спросила Генриетта. Толчок упругого матраса разбудил ее.

— Ничего. Так, дурной сон приснился.

Увы, это был не сон — мозг снова пожирала вчерашняя паника. На пресс-конференции у него вырвались два несчастных слова: «тарантулы», «Инглиш-авеню», и он немедленно взял их обратно. Но СМИ гиенами набросились на его оплошность, и он, Роджер Белл II, предстал на телеэкранах изрыгающим эти мерзкие проклятья. Их сочли намеками на сговор неких расистов, задумавших уничтожить Фарика Фэнона! В новостях, которые они с Генриеттой смотрели вечером, пресс-конференция была центральным сюжетом. Потом посыпались звонки друзей, — оказывается, он со своими намеками стал главной новостью еще как минимум на двух телеканалах. Конечно, друзья были сама деликатность и ничего такого не говорили, но Роджер понимал, что они на самом деле думают — «то ли старина Роджер стал активистом, то ли параноиком, то ли и тем и другим…». Он! Роджер Белый! — который столько лет скрупулезно подгонял все детали своей речи и костюма к роли респектабельного партнера безукоризненно белой фирмы «Ринджер Флизом энд Тик»!

Стеклянные двери столовой открывали еще более роскошные пейзажи, и с места Роджера, хозяина этого идеального дома, обзор был самый лучший. Он машинально мешал ложечкой мюсли — с малиной, бананом и обезжиренным молоком. Взгляд был прикован к идиллическим картинам Ниски-лейк, но и посторонний человек понял бы, что Роджер не видит никаких красот.

— Роджер, — сказала Генриетта, — что случилось?

Даже не поворачивая головы:

— Ничего.

— Нервничаешь из-за пресс-конференции, да?

— Наверно… Никак не могу понять, почему я все это сказал. — Он не собирался рассказывать никому, даже Генриетте, что выпустил этих ницшеанских «тарантулов», желая угодить Седрику Стифеллу из «чернокожего» еженедельника.

— Ро-оджер, — ласково позвала Генриетта. Он посмотрел на жену. — Пресс-конференция кончилась, солнышко. Это вчерашний день. А мы живем сегодня. И потом, ничего такого страшного ты не сказал.

«Глупо плакать по убежавшему молоку, — услышал в ее словах Роджер, — хотя убежало его у тебя больше некуда».

Дело в том, что пресс-конференция не кончилась. Проклятая оплошность не прошла незамеченной. Прямо перед ним лежала свежая газета, где на первой странице, пусть и внизу, чернел заголовок: «Юрист заявляет: за Фариком охотятся „тарантулы“».

«Юрист» — это он! Это он, Роджер Белл, подбросил в суп пауков!

Не успев еще выехать с подъездной дороги на шоссе, Роджер уже порядком нервничал. Сзади вдруг раздались гудки, кто-то начал его обгонять. Роджер ударил по тормозам. Слева подплыл свинцово-серый «БМВ», большой, четырехдверный. Стекло в окошке поползло вниз, высунулся водитель с улыбкой от уха до уха.

— Привет, сосед! Видел вас вчера по телевизору!

Это темнокожее морщинистое лицо со сверкающими зубами и полоской аккуратно подстриженных усов над верхней губой Роджер видел не впервые. К нему подъехал Гай Томпсон, владелец одной из самых успешных «черных» радиостанций на Юге. Роджер знал, что Томпсон живет на Ниски-лейк, что он ездит на великолепном сером «БМВ», знал, что его ладную фигуру хорошо облегают костюмы вроде этого шерстяного, и не удивился внушительным размерам руки, далеко высунувшейся из рукава с белоснежной манжетой и золотой запонкой. Но они с Томпсоном не были знакомы — Роджер и подумать не мог, что сосед знает его по имени…

Томпсон посерьезнел.

— То, что вы сказали, давно должно было прозвучать в этом городе! Так держать! — Широкая улыбка сверкнула вновь, Томпсон показал Роджеру большой палец — жест одобрения, поддержки… и умчался на своем стальном «БМВ».

«Что же я такого сказал?» — мысленно поинтересовался Роджер. Сам он не видел в своих словах ничего заслуживающего одобрения. Однако встреча с уважаемым мистером Томпсоном, который, оказывается, знал и поддерживал его, оставила у Роджера теплое чувство.

Добравшись до бизнес-комплекса, он свернул, как обычно, в подземную стоянку. У знака «СТОП» всегда слонялось несколько служащих в униформе, готовых отогнать машину. Сегодня к Роджеру подошел молодой чернокожий парень по имени Бо — Роджер слышал, что его окликали так другие парковщики. Бо парковал машину Роджера примерно раз в две-три недели, и общение их никогда не выходило за рамки обычного «здравствуйте-спасибо».

На этот раз парень встретил Роджера как-то странно — заулыбался, удивленно разинув рот.

— Вы… вы… — Он поднял указательный палец. — Вы Роджер Белл, да?

— Д-да, — нерешительно кивнул Роджер, гадая, к чему бы это.

— То-о-о-чно! — воскликнул Бо. — Я вчера видел вас по телевизору! — И протянул руку.

Роджер пожал ее, парень обхватил его кулак и большой палец. Какое-то особое дружеское рукопожатие, незнакомое юрисконсульту Беллу.

— Это большая честь, — сказал Бо. И вдруг подмигнул. — Здорово вы им высказали, мистер Белл!

— Спасибо, — сказал Роджер.

Парень скользнул на водительское сиденье, чтобы отогнать машину в недра стоянки, и вдруг высунулся опять.

— Мистер Белл!

Роджер обернулся.

— Мы с тобой! — сказал юный Бо. Убрал голову и поехал дальше.

«Мы с тобой!»

Сначала Роджер, конечно, подумал об Андрэ Флите. Но при чем тут Андрэ Флит? Это — ему, Роджеру, который сумел высказать что-то очень важное. Роджер даже подумать боялся — каким-то образом он приобрел сторонников… у него появились свои собственные сторонники…

Фойе Пичтри-Олимпус — помпезный мраморный зал: мраморные колонны, бортики, S-образные изгибы, выпуклые формы, рамки, всевозможные элементы классической архитектуры. Всё это сверкало и слепило глаза из-за множества светильников, направленных на гладкий мрамор. В стене напротив главного входа — большая арочная ниша с абстрактной скульптурой Генри Мура. Содержимое ниши казалось Роджеру чем-то вроде гигантского расползающегося пончика. Крупные бизнесмены Атланты, практически все белые, считали работы Генри Мура «настоящим классом» в скульптуре. Только посмотрите на эту штуку… дурацкий, бессмысленный кусок металла. Да, в чем-то Уэс Джордан был прав. Всё ради «класса». Три потертых бельгийских гобелена на другой стене. Тапер за огромным концертным роялем — высокий темнокожий мужчина лет тридцати в смокинге (время — половина девятого утра). Сейчас он играл «Болеро» Равеля. Начальство желало классики, но не слишком… утомительной, особенно в утренней запарке. Темпераментные аккорды, страстные трели старика Мориса лились на мраморный пол, эхом отскакивали от стен и метались, метались, метались по фойе. Каждый будний день Роджер проходил в двадцати шагах от рояля с чернокожим тапером уже… сколько?., несколько месяцев, и ни разу они даже не обменялись взглядами… но сегодня в том, как тапер плескал страстные волны «Болеро» на эти кла-аассные мраморные стены, было что-то иронически-вычурное, наигранное, и Роджер повернул голову к человеку за роялем… Тот ответил ему таким выразительным взглядом, что Роджер не мог отвести глаз. Тапер подмигнул и слегка улыбнулся. Утопая левой рукой в жарких тропиках фантазии старика Мориса, правую он оторвал от клавиатуры и сложил пальцы в форме буквы V, приветственным жестом.