Лостара не могла отвести глаз от кулона. Перст?

– Капитан?

Она подняла взгляд, встретилась с взглядом Тавор.

Та вздохнула.

– Я – дитя Императора. Что здесь непонятного, Лостара Йил?

– Ничего, адъюнкт.

Шагнув вперед, она приняла кулон у нее из рук. Приблизившись еще, чтобы повесить его на шею Тавор, Лостара почувствовала исходящий от ее жидких прямых волос слабый аромат духов, и от нахлынувшей невыразимой печали у нее чуть было не подкосились колени.

– Капитан?

– Один момент – прошу прощения, сэр. – Она принялась возиться с узлом, но завязать его оказалось сложнее, чем следовало, поскольку глаза мало что видели. – Готово.

– Благодарю вас, – ответила Тавор. – Теперь, если не трудно, кольчугу.

– Разумеется!

Банашар держал поводья лошади адъюнкта. Хундрильская порода, сильная и выносливая, но сейчас животное отощало, одряхлело от лишений, шкура сделалась блеклой и тусклой. Даже «Выжженные слезы» в последние дни перехода через пустыню перестали следить за животными. Запаса сил у лошади не осталось совсем – может статься, когда Тавор выедет для обращения к армии, несчастное создание рухнет прямо под ней.

Обращение к армии? На адъюнкта непохоже. Когда она в последний раз обращалась сразу ко всему войску? А, припоминаю. На кораблях. Непонятная речь, впервые озвучившая ту мысль, которую мало кто и осознать-то сумел.

Будет ли этот раз лучше?

Он понял, что переживает за нее – хуже того, что ему тошно от волнения. Потому и стою здесь, у ее палатки, держа лошадь в поводу. Я сейчас… боги, единственное подходящее слово – «жалок». Только какая разница? Я ведь еще и жрец богини, что вот-вот умрет.

Однажды я дал обет, что встречу этот день трезвым как стеклышко. Хуже не мог придумать.

Полог палатки откинулся, наружу ступила Лостара Йил, поискала глазами Банашара и сделала ему знак рукой.

Он подвел животное ближе.

Появилась Тавор, встретилась с ним взглядом и кивнула.

– Полудрек, вам, похоже, пришлось изрядно постоять, меня дожидаясь. Я думала, лошадью займется кто-то из моих помощников, им к ожиданию не привыкать. Прошу меня извинить.

Он моргнул.

– Вы не поняли, адъюнкт. Это я сам прогнал бедолагу. – Он вручил ей поводья. – Для меня, Тавор Паран, это было и всегда будет честью.

– Будь это в моей власти, – сказала она, – я бы отослала вас отсюда.

– Но я не ваш солдат, чтобы мной распоряжаться, – ответил он с улыбкой, – и буду поступать так, как мне заблагорассудится.

Она пристально на него посмотрела и сказала:

– Хотела бы я знать.

– Адъюнкт?

– Разве не в этом истинное предназначение жреца? Взять веру из одних рук и передать в другие? Быть посредником между богом и такой, как я?

У него перехватило дыхание.

– Таких осталось немного, – сумел выговорить он. – Большинство соблюдают обряды, но чувствуют себя привилегированными… в обоих смыслах. Поскольку находятся ближе к богу, чем к своей невоцерковленной пастве.

– Но к вам это не относится, верно?

– Адъюнкт, я перед вами на колени встать готов.

В глазах у нее что-то мелькнуло, живое, но мгновенно подавленное. Она поставила ногу в стремя и оказалась в седле.

Банашар отступил на шаг. Обернувшись, он увидел ряды солдат, глядевших в их сторону – теперь, когда Тавор пустила лошадь вперед, их головы начали поворачиваться. Достигнув юго-восточного края строя, она развернула животное, объезжая его сзади. Держась в седле прямо – наездница в драной кольчуге верхом на голодной, полумертвой лошади.

Картину эту в сознании Банашара словно выжгло каленым железом.

Достигнув другого края, она снова развернулась, чтобы выехать перед своими тремя изрядно поредевшими легионами. Теперь она будет говорить со своими солдатами. И как бы ему ни хотелось услышать эти слова, Банашар знал – предназначены они не ему.

Грудь сдавило болью, и жрец отвернулся.

Выезжая перед войсками, Тавор могла видеть тучу пыли, поднятую приближающейся армией, и туча эта была огромной. Развернув лошадь, она пустила ее вдоль строя, замедлив шаг настолько, чтобы иметь возможность переводить взгляд с одного лица на следующее за ним.

Когда адъюнкт наконец заговорила, ветер разнес по рядам ее твердый голос:

– Вас кто-нибудь знает? Вас, вечно стоявших в тени тяжелой пехоты и морпехов? Кто вы? Что о вас известно? Многие видели, как вы маршируете мимо. Видели, как вы стоите – молчаливые, незнакомые. Даже сейчас ваших лиц под шлемами почти не разглядеть. – Она надолго умолкла, переводя глаза с одного лица на другое.

И вдруг застыла, вперив взгляд в одного из солдат. Фаларийца.

– Капрал Грид Ффан, третий взвод, одиннадцатая рота. Охотник за костями. Ты нес на своей спине Пробу, стоящую сейчас слева от тебя. В последний день перехода через пустыню. И единственное, что помогло ей – и тебе тоже – дожить до Воды-за-Кровь, было твоей к ней любовью.

Услышав ее, капрал, казалось, пошатнулся. Она пустила лошадь дальше.

– Где Кривой Глаз?

– Здесь! – раздался голос в дюжине рядов в глубь строя.

– Когда Лостара Йил рухнула без сознания, защищая меня в день битвы с на’руками, ты повел свой взвод нас выручать. Меня. Хенара Вигульфа. Капитана Йил. Ты потерял брата и по сей день не находишь сил его оплакать. Не мучай себя. Его оплакивают за тебя в твоем взводе. По ночам, когда ты спишь.

Еще несколько шагов лошади, еще одно лицо.

– Сержант Просто Серый. Когда взвод морпехов сержанта Сурового Глаза взбунтовался, готовый убить его и бежать самим, ты вместе с Как Завою их остановил – вы их всех перебили, спасая самого Сурового Глаза. Поскольку когда-то давно, в Священной пустыне Рараку, тот по-доброму к тебе отнесся.

Достигнув конца строя, она развернулась и поехала обратно тем же путем.

– Кто вы? Я знаю кто. Что вы свершили? С самого начала оставались со мной. Слушайте меня, солдаты! День этот уже утрачен для истории, и то, что случится здесь, навеки останется в безвестности. Сегодня у вас нет свидетелей.

Если не считать солдат справа и слева от каждого из вас. Они – ваши свидетели. И я хочу сказать вам вот что – эти солдаты по обе стороны от вас, они и есть единственное, что имеет значение. В свитках историков для таких, как вы, места нет – я это знаю, я их сотни прочла. На победу или поражение там отводится жалкая кучка слов. Быть может, если это потребуется, они могут упомянуть великую доблесть, чрезвычайную храбрость, но веса у таких слов не больше и не меньше, чем у тех, что описывают резню и убийство. Поскольку все мы знаем, что один и тот же солдат может одновременно быть героем и злодеем.