Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда кота наконец-то выпустили из мокрого мешка, Клэр испытала настоящее облегчение: несчастного зверя ей было ужасно жаль. Наверное, впервые за эти полгода она вдруг начала сама жалеть кого-то и захотела кому-то помочь, и это удивительным образом помогло ей самой. Кот выглядел жалко: похудевший, мокрый, – за столько времени он не сдержал естественных потребностей, – и Иво с Ветром, не долго думая, прополоскали его в ручье, морщась от специфического запаха. Кот оказался красивым: черно-белый, с забавно скошенным вбок белым пятном на крупной морде, с длинными крупными лапами, и сам по себе довольно большой, – и на диво спокойным и послушным. Он даже купание в холодной воде выдержал, не царапаясь и не вырываясь, только жалостно мяукая время от времени. Иво заметил, какой робкий и быстрый взгляд бросила на кота его будущая супруга, и напоил его молоком при ней, а после сунул в корзину с крышкой, которую дал ей:
– Присмотри за ним, Клэр, договорились? Назовем его Франтик, ему идет.
Девочке стало настолько лучше, что она уже сидела на подушке в портшезе. Послушно выпила молока сама. Никакого отклика, даже кивка, Иво от нее не дождался, но корзинку она приняла и осторожно обвила ее тонкой рукой, пряча от него взгляд. Иво мог только полюбоваться очень длинными, черными ресницами, более густыми и длинными, чем у Габи. «Интересно, какие у нее глаза?». – Подумал он. Кажется, карие, или черные… Точно не голубые. Или нет?.. Она нисколько не походила на Габи, но была не менее красива. У нее была потрясающе-красивая кожа цвета тимьянного меда, точеный носик, овальное личико и пухлые, крупные, нереально-чувственные губы. Иво очень любил хрупкие женские ключицы, эта часть женского тела почему-то была особенно притягательной для его взгляда, а у Клэр с ключицами было все именно так, как ему нравилось больше всего. Любуясь ею, жалея ее, он все крепче утверждался в своем намерении сделать эту девушку своей женой. И по пути в Гранствилл он обдумал все. Он попросит Алису присмотреть за нею, одеть ее, научить всему, что необходимо, и подготовить к свадьбе. Он попросит отца Марка окрестить ее. Купит в Гранствилле дом. Гэйб оставил ему открытый сертификат в банке Райя, сам для этого съездил в банк с Иво, подтвердив свое распоряжение снабдить его деньгами по первому требованию. Райя помогут ему с покупкой дома. «И я никогда больше, никогда, – поклялся он себе, – не прикоснусь ни к одной женщине, кроме жены. Я буду самым верным супругом, какой только может быть. Прости, Габриэлла, прости, принцесса моя. Я больше не твой».
Первому он сообщил о своем намерении Нэшу.
– Это что за новая блажь? – Поинтересовался великан.
– Это не блажь. Гэйб приказал мне жениться, я и женюсь. На этой девочке, на Клэр.
– Вряд ли он именно такую женитьбу имел в виду.
– Я виноват перед ней. И перед ее подругами по несчастью – тоже. Это самое малое, что я могу сделать для нее.
– Дело хорошее. – Подумав, заметил Нэш. – Но ты не забыл, как на нее в Копьево набросились, нет?
– И что? Мне что до этого?
– Думаешь, эти сплетни долго будут до Гранствилла добираться? Ты ж у нас персона известная. Девки и бабы начнут кипятком ссать, как только узнают о твоей женитьбе. И твоей невесте мало не покажется. Злоба бабская – она в сто раз страшнее мужской, особенно, если на ревности замешана.
– Мне это безразлично. – Отмахнулся Иво.
– Гордо. И благородно даже. – Хмыкнул Нэш. – Только… А, – махнул он рукой, успев уже узнать сложный нрав красавчика-Фанна, – поступай, как знаешь. А я чем смогу, поддержу. И главное: не рассказывай пока никому о своей женитьбе. Пожалей девочку. Пусть хоть немного в себя придет.
С того момента, как взглянул на лицо своего мертвого сына, герцог Анвалонский пребывал в тяжких сомнениях и даже в смятении. Он никак не мог забыть выражения, застывшего навеки на этом лице, и не мог его понять. Аскольд Эльдебринк не был не то, что эмпатом, он вообще не был тонко чувствующим человеком, но и бесчувственным сухарем не был тоже. Он был способен на сильные чувства и на сильную любовь – он до сих пор любил жену. Которая находилась в таком состоянии, что он боялся за нее сутки напролет, подходя порой по ночам к ее постели и прислушиваясь к ее дыханию. И думал, думал, думал… Что чувствовал перед смертью его младший сын? Что означала гримаса на его лице? Герцог и так, и эдак прикидывал ее на себя, на обстоятельства смерти Вэла, и не понимал, не понимал! Нужно было отпустить это, пережить горе, помочь жене, показать сыновьям и прочим домочадцам, что он такой же, как прежде, что такую скалу, как он, не свалить даже такому страшному горю, но герцог не мог. Эта гримаса, эта вроде бы мелочь, эта непонятка, словно мелкий камешек в сапоге, со временем только сильнее раздражала, только становилась все значительнее. Это был его сын, его мальчик, его гордость и его баловень. Герцог не хотел отпускать его к Кенке, не доверял имиджу рыцаря без страха и упрека. Сулстады испокон веков были с гнильцой, как предали когда-то Бъерга и его сыновей, так и повелось у них в роду: то предатель, то еще какая дрянь. Не верил Аскольд Эльдебринк в то, что братец его – педофил, а этот – чистенький! Но уговорила жена. Вэл просто бредил своим кумиром, рисовал его герб, сам писал его летопись, собирал все сплетни и сказки про него. Эффи говорила: «Какой риск, Аскольд? Пусть мальчик едет на юг. Далвеган ни с кем не воюет, Кенка тем более. С братом он особо не общается, в Клойстергеме не живет. Что может плохого случиться? Обидеть Вэла он не посмеет, кто в здравом уме обидит твоего сына?». И Аскольд и сам так считал, а потому и согласился. И вот итог. Нет, Кенку винить вроде было не в чем. Только в том, что позволил мальчишке напиться и лихачить. Но это могло и дома случиться. И вроде все так… Смирись, – говорил себе герцог Анвалонский, – это случилось, тут ничего
