– Давай Сидоркин, – подначивал его бомж, – валяй.

Но тут зазвонил телефон. Причем, он так настойчиво тарахтел, что Сидоркин отложил лист бумаги и спокойно послушав, передал трубку ему.

– Это вас, – тихо сказал он.

– Алло, – нерешительно сказал я и встал с перевернутой постели. Подушка, почему – то была у меня в ногах. Одеяло на полу а простынь так крепко обвила мою правую ногу, как будто я крутился всю ночь волчком не переставая. Левой, я аккуратно начал высвобождаться из плена.

– Привет, – послышалось из трубки, это был Саня, – звоню тебе что – бы сказать спасибо за деньги.

– Значит Герда перечислила тебе бабосиков? – Оживился я и пошел на кухню, что бы попить воды.

– Да, – скучно ответил он, – только вот они вряд ли мне пригодятся. А так, конечно ты по пацански поступил. Спасибо тебе.

– Что то я не совсем понимаю тебя, Санек, – сказал я, – ты что встречаешься с дочерью Онасиса. А как же твой адюльтер?

– Много ты понимаешь в адюльтерах? Сколько их у тебя было то?

– Ну…

– А толк? – Он явно о чем то намекал.

– Слушай дружище, о каком толке ты толкуешь?

– Просто в могилу то эти деньги не унесешь, – спокойно ответил Саня и замолчал.

– Постой, постой, – закричал я, – в какую еще могилу? Да и с каких это пор ты начал заниматься святостью? Еще скажи что ты все деньги пожертвовал пенсионному фонду?

– Хухуендия это все, – устало констатировал он, а потом выдержав паузу тихо спросил, – ты уже в люстре?

– Что? – глупо спросил я.

– Если разговариваешь со мной, значит так и есть. Значит уже должен понять. Сидоркину привет передавай.

– Да что ты несешь то, дружище? – Закричал я и очнулся. Свет уже оставил мою голову и поднялся к потолку. Я все так же стоял у сцены в оперном зале и смотрел на верх. Рядом стоял Рабинович.

Заиграла музыка, это был тот самый мотив с парома. Откуда то неожиданно появилась Герда. Она была в голубом обворожительном платье с оторочкой из горностая. Ее обнаженная спина, и этот бокал – колба с коктейлем. В голове снова зашумело. Из за ее спины показался Сергеич. Он был все с той же тростью и улыбался так, будто мы с ним и не расставались.

– Познакомься, – представила его Герда, – капитан парома собственной персоны, – при этом она галантно присела в реверансе и весь зал последовал ее примеру. Все здесь кланялись ему, моему ночному гостю и благодетелю. Он широко улыбался и галантно кланялся в отместку.

– Что тут вообще происходит? – Глупо спросил я. У меня был вид потерявшегося щенка. Герда уверенно взяла меня за руку и предложила мне свой коктейль.

– Глотни, это тебя расслабит.

Я сделал невинный глоточек и обомлел. Коктейль был настолько противным и не вкусным, что меня удивило, как Герда пила его с таким выражением удовлетворения. За то он отрезвил мой ум и вернул дар речи.

– Так кто – то объяснит мне?

В это время все аккуратно расселись и занавес открылся. Оркестр грянул и Герда посмотрела на меня так, будто я не понимал и не осознавал самых элементарных вещей.

– Что все это означает, – я яростно одернул ее за локоть.

– Все же очень просто, – ответила она, усаживая меня между собой и Сергеичем, – даже проще чем ты думаешь.

– Погружаться в воспоминания, это как закидывать удочку. Никогда не знаешь, да и никто не скажет, что придется выудить из этой бездны. Иногда, это пыльца. Та, что осталась от раздавленных бабочек. И ничего не осталось от них. Ни засушенных крылышек между стеклышками, ни запаха лета. Только пыльца на пальцах. У любой любви есть времена года. Весна любви пьянит, отравляет и будоражит. Лето любви пылает жаром. Осень, язвами раскрашивает все и вся. Зимой все умирает. Или… засыпает до весны.

Иногда, это череда слов:

…Я помню, я верю, я знаю, я жду…

Так тяжело они идут. Леска натягивается до звона в ушах. Удилище гнется и трещит. Но ты тащишь и..

…Я верю, я помню, я знаю, я жду…

Иногда это краешек желтой от зависти луны. Она выглядывала из за тучи, глядя только в твои глаза, которые ты прикрывала теплыми ладошками. И мир затаил дыхание, ожидая твоего выдоха. Завсегдатаи от рыболовного мастерства знают, что такую, ловят на хорошее вино, голландский сыр и отсутствие жизненной перспективы. А если плюнуть, махнуть рукой и хоть трава не расти, то можно и четверть выудить и даже половину. Конечно это нонсенс и это в поваренных книгах не зарегестрированно, но на каждой приличной кухне вам поведают о данном факте как о незатейливой данности в нашей обыкновенной бытности.

Бывает, что и не клюет. Что же! Рыбалка дело хорошее, но на берегу и суше и…

А лучше, и к этому совету я призываю прислушаться, вообще забросить снасти подальше в кусты. Накормить свое прошлое остатками мотыля, запустить подальше червей. И, уверяю вас, без этого фосфора и незаменимых аминокислот вы не только проживете, но и обязательно возьметесь за написание своей поваренной книги.

Но без рыбы… совсем без рыбы.

Память отравляет. А особенно, если это память о женщинах.

Сергеич торжественно улыбнулся и закончил свой монолог. Как будто пробуя развеять таинственность происходящего. Свет совсем притих, и на сцене началось действие. В ее центр вышел аккуратно прилизанный конферансье во фраке и цилиндре.

– Дамы и господа, – сказал он торжественно, – для нас сегодня согласилась петь сама госпожа Виктория.

Весь зал посмотрел в нашу сторону и Герда встала. Ее голубое платье начало переливаться в опустившемся луче света, и она, неспешно поднялась на сцену. Заиграла музыка и Герда начала петь.

Исполняла она ту же песню что и на пароме пела незнакомка. Отличие было только в тембре голоса и стилистике. Если на пароме она звучала как танго, сейчас, Герда старалась предать ей романтический характер.

– Так что все это значит? – Шепотом попробовал спросить я у Сергеича.

– Вы можете запросто называть меня паромщиком, – улыбнулся тот и аккуратно наклонился к моему уху, – неужели вы и сейчас ничего понять не смогли? После того, как она поет для вас эту песню.

– Я слышал уже эту песню, – так же наклонившись к нему, произнес я, – и что дальше? Что это вы подсыпаете в свои коктейли? После которых, у посетителей глюки разные с потолка сыплются?

– Я думаю, – вмешался в разговор Рабинович, – пусть тогда Сидоркин и объясняет.

– Добро, – утвердительно согласился паромщик и снял со своего лацкана алую розочку, – понюхайте, и встретимся здесь же через некоторое время.

– Что? – Я непонимающе воткнул свой нос в приближающийся цветочный бутон.