Следующим утром я обнаружила на кухонном столе лимонный пирог и записку. В тихие утренние часы, когда я спала, папа собирал на заднем дворе лимоны, варил сахар с яйцами на плите, кончиками пальцев утрамбовывал основу и посыпал все сверху сахарной пудрой. Я принесла пирог на работу, чтобы угостить коллег, села за свой стол, держа в руке желтый кусочек, и открыла интернет.

Я чуть не подавилась. Ощущение было таким, словно меня со всей силы ударили в грудь. Статья предварялась предостережением, что в ней содержатся наглядные графические изображения. Я быстро закрыла ее и начала просматривать полицейские сводки.

В отчете всех, кого он целовал, называли словом девушки, но так как на меня он напал, ко мне это не относилось. Я была обозначена словом жертва.

Я больше не могла есть свой пирог. Лицо горело, я непроизвольно крепко сжала бедра и ягодицы. Когда Брока арестовывали, полицейские обратили внимание на «выпуклость» у него в «области паха».

В его сознании я осталась без лица и имени. Но в статье утверждалось, что мы якобы «познакомились на вечеринке», будто между нами возникла «взаимная симпатия» и даже состоялась «душевная беседа».

Наслаждается. Я уставилась на это слово, значения которого совершенно не понимала. Мне хотелось наброситься на Брока, залезть рукой в его глотку, вытащить пищевод и словно веревкой обмотать вокруг шеи.

Слишком поздно — так говорят, откладывая салфетку с колен на тарелку, заваленную крошками, а потом добавляют, что пора идти, ведь утром на работу. Слишком поздно — вовсе не подразумевает, что ты вынимаешь свою скользкую руку из чьего-то влагалища, что ты слезаешь с женщины, когда у тебя полный стояк, отряхиваешься на нее и отваливаешь, убегая рысью и оставляя лежащее на земле тело. Этого должно быть достаточно. Одно это должно было бы заткнуть все щели и предотвратить любые утечки.

Я позвонила (как я думала) своему адвокату.

— Привет! Ты видела это? Он сказал, что я наслаждалась! Как такое вообще возможно? Не могу поверить. Ты сама-то можешь? Что это? — я даже рассмеялась, не в силах поверить в происходящее.

Но адвокат не поддержала моего тона.

— Я знаю, — ответила она, — знаю.

Она вздохнула, как вздыхают, прежде чем сообщить нечто, начинающееся с выражений: «К сожалению…» или «С прискорбием…», и объяснила, что непризнание себя виновным с его стороны было довольно предсказуемой формальностью. Вполне ожидаемым ходом.

— Но послушай, — продолжала я, — я вот сейчас тебе заявляю, что я вовсе не наслаждалась. Я даже не знаю, кто он такой. Он сам даже не знает, как я выгляжу.

У меня не было больше аргументов. Но то, что говорила адвокат, открыло для меня пугающую правду: единственный выход для него — использовать меня. Ощущение было, словно я столкнулась со стаей волков, сорвавшихся с привязи, и кто-то шептал мне на ухо, что к моему карману привязан кусок мяса. У Брока Тёрнера был только один шанс добиться оправдательного договора: доказать, что, по его мнению, сексуальный контакт был совершен по обоюдному согласию. Он заставил бы всех поверить, что я стонала от удовольствия, обвинил бы меня в распутном поведении, только чтобы оправдаться.

Когда мне назначили адвоката, я думала, это адвокат защиты.

— Нет, тебя будет представлять обвинитель из офиса окружного прокурора, — поправила меня Алале. — Защитник — это у Брока.

«Но ведь защищать нужно меня», — думала я. Мне требовалась защита от него. Он нанял одного из самых успешных адвокатов Сан-Франциско и Района залива. Пока Алале говорила, я поняла, что пережить насилие — лишь первая ступень испытания. Если я хотела противостоять ему, опровергнуть его версию, мне нужно будет довести дело до суда. Сейчас мы обязаны исходить из его невиновности. По закону, факт нападения может установить только суд. По его словам, я была для него только «телом», но уничтожить он собирался меня как личность.

До этого момента я рисовала себе безграничное будущее. Теперь общий свет погас, осталось только два узких освещенных прохода. Вы можете выбрать первый — попытаться забыть все и двигаться дальше. Второй приведет вас прямиком к нему. Единственного верного выбора не было: оба пути представлялись долгими и трудными и оба требовали невероятного количества времени. А я все еще шарила рукой по стенке в поисках двери, ведущей в третий коридор, пройдя по которому я могла бы продолжить жить так, как когда-то планировала, — потому что нигде ничего никогда не случалось.

В словарях слово отрицание объясняется как «отказ признавать правду или существование чего-либо». Но такой отказ уже сам по себе зло. Если я отрицаю твою правду, то утверждаю, что ее не существует. И тем самым ставлю под сомнение твою чистоту. Правда, которую знала я, была непростой. Она была за пределами понимания. Она захлебнулась бы в юридических терминах, нападках личного характера и попытках ее исказить раньше, чем стала бы такой туманной, что я сама не в состоянии была бы ее увидеть.

Я вернулась домой и снова открыла новости. Рамки текста выстроились на экране ровными рядами зубов. Я была готова увидеть перед собой толпу с поднятыми вилами, не принимающую мою правду. Но по мере того, как я читала, палец все медленнее прокручивал колесико мыши.