И правда: Набожа видела только то место, куда собиралась поставить ногу. Но ей нравилось налетать на Арка, нравилась вернувшаяся легкость отношений и то, что ни один из них не отстранялся. Следующий шаг — и дерево настила впереди из смутно-серого становилось отчетливо-черным.

Окутавший их густой туман гасил все звуки слышалось только дыхание и шаги да приглушенная дробь дятла где-то вдалеке. И когда к этим звукам прибавился новый, Арк различил его первым и замер; Набожа также напрягла слух. Из тумана, с другого конца гати, кто-то бежал к ним по бревнам. Судя по легкости шагов, это был ребенок, хотя для ребенка он двигался слишком быстро. Шаги сделались громче, и когда Набожа уже ожидала, что мчащееся стремглав дитя вот-вот вынырнет из тумана, они вдруг стихли, и болото снова окутала тишина.

Набожа повернулась к Арку, и он притянул ее к себе. Так они и остались стоять, прильнув друг к другу. Она чувствовала биение его сердца, его дыхание у себя на волосах: до чего оно было похоже на первый после Зяби теплый ветерок, когда солнечные лучи уже достаточно сильны, чтобы проникнуть сквозь плащ. Она прижалась к нему, и ей хотелось, чтобы он стал еще ближе, и все же было невозможно прижаться друг к другу теснее.

Ее охватило беспокойство, нарастающее желание найти источник шагов. И когда она подняла лицо к Арку, он сказал:

— Пойдем посмотрим.

Они двинулись чуть быстрее, хотя повсюду по-прежнему лежал непроницаемый серый плащ тумана. Наконец они достигли конца гати, и перед ними открылась темная вода.

— Но ведь там был ребенок, — сказала Набожа. «Наш ребенок», — подумала она.

— Да.

— Как странно… — Изчезнувшее дитя. Тяжесть тумана.

Она могла разглядеть светлые глаза Арка, легкий рисунок щеки, волны льняных волос, едва различимые тонкие брови и мягкие ресницы.

— Это могло быть в прошлый Просвет, или тот, который еще будет, — заметил он.

Так и есть. Видения и звуки, которые могли бы привязать их именно к этому дню, именно к этой поре — той самой, когда матки так хорошо ягнятся, — все затерялось в тумане.

ГЛАВА 8

ХРОМУША

Гуще всего блошиные укусы усеяли Вторуше ноги. Он второй сын Плотника, главы семейства. Вторуша сидит на скамье, голый по пояс, закатав штаны до колен. В его икры, сильные и крепкие, как у мужчины, я втираю бальзам из мокричника, успокаивающий чесотку. Вторуше тринадцать, как и мне, его медные волосы отливают красным и спадают на лоб, почти скрывая глаза, серо-голубые, цвета утреннего неба. Я не тороплюсь. Подняв взгляд, вижу, что он жмурится, улыбаясь краешками губ.

— Готово, — говорю я.

Он раскрывает глаза, но не встает со скамьи.

— Пойдешь со мной прогуляться? — спрашивает он.

Вопрос застигает меня врасплох, и я выпаливаю:

— Помажь медом там, где уже расчесал.

— Не слышишь меня?

— Слышу.

— Тогда пойдем прогуляемся и мед поищем, да? — Он наконец поднимается со скамьи.

Смутившись, я опускаю взгляд. Он выше на голову, но низко наклоняется и заглядывает мне в лицо, так что я не могу не посмотреть на него.

Улыбка его безбрежна, и я думаю, что в компании этого парня я наконец перестану постоянно вглядываться в горизонт на юго-востоке в ожидании клубов пыли из-под копыт римских всадников.

— Идем, — соглашаюсь я.

Я знаю с полдюжины пчелиных гнезд и веду его к одному из них, висящему на нижней ветке раскидистого бука.

— Это новое, — говорит Вторуша.

— Ага.

— Ты уже его видела?

Я понимаю, он хочет знать, набрела ли я на гнездо обычным путем, или оно открылось мне каким-либо таинственным способом.

Вторуша был среди ребятишек, с которыми я девочкой бегала искать съедобные растения. По большей части детвора действовала беспорядочно: словно не зная, где можно накопать округлых клубней чины или набрать синевато-сизых ягод черники, ребятишки усаживались на корточки под любым старым кустом. Когда мы возвращались на просеку, мой мешок бывал самым тяжелым. Однажды я услышала, как Хмара, Доль-кина мать, сказала, что я труженица, а Старец заметил: «Знает, что чина солнышко любит». Хотя и то и другое было правдой, детям было ведомо кое-что еще. Они видели, как я машу рукой над низиной, где не было пока и намека на рыжеватобурые островерхие грибы — вскоре они проклюнутся в этом месте. Я говорила: «Через несколько дней мы наберем тут сморчков». Дети видели, как, стоя под ощетинившимся прутиками гнездом галки, я предсказывала, что в нем найдутся шесть яиц вместо обычных четырех. Ребята не допытывались, откуда я все это знаю, и не слушали взрослых, которые считали, что я уже ходила этой дорогой и почему-то не разорила богатую кладку. Дети просто верили, что я не глядя могу назвать точное количество яиц. В этом смысле Вторуша не отличался от остальных. Но мы выросли, и загадку, чары, в которые так легко верилось в детстве, большинство молодых людей Черного озера воспринимать перестало.

— Я вспоминаю, как мы иногда играли в детстве, — говорит Вторуша. — Мне нравилась та игра.

Много воды утекло с тех пор. Бывало, дети окружали меня, и я закрывала глаза. Время от времени мне удавалось точно предсказать местоположение какого-нибудь камня. «На роднике, в воде, — говорила я друзьям, — камень, похожий на льдинку». И они бежали туда, толпясь и тесня друг друга, чтобы найти в воде тот камешек, гладкий и молочно-белый, как поверхность Черного озера в самые суровые дни Зяби. Но я не всегда могла точно назвать место, и тогда мне казалось, что я всех подвела.

Я решила развивать свой дар. Чтобы предсказать, где лежит определенный камень, я зажмуривалась и старалась как можно лучше представить себе хорошо знакомое место: например, источник. Внутренним взором я изучала гладкую впадину в песчанике, прощупывала мелкую заводь и порой — далеко не всегда — находила тот самый камешек.

Я проводила все больше времени с зажмуренными глазами — в полях или на тюфяке, и даже когда, расплескивая по дороге воду, тащила на прогалину полную бадью. За работой или во время отдыха я вызывала в памяти мшистую почву возле каменного алтаря, утоптанную землю у овечьего загона — любое место, которое могла в точности обрисовать. Я составила в уме перечень угаданных камней: у алтаря — овальный с золотыми блестками; у загона — шероховатый с белой жилкой. Потом в присутствии Дольки, Оспинки, Вторуши и других детей, которые, уложив подбородок на сплетенные пальцы, ожидали результата, я открывала глаза и называла камень, причем не