Дрожащим пальцем я указываю в направлении отхожего места.

— Туда, — говорю я. — Мимо овечьего загона.

— Что еще? — не отстает Лис.

Я глубоко вздыхаю.

— Места, где можно найти пчелиные соты, и на каком растении. Недавно нашла на переступне.

Он раздраженно фыркает, словно давая понять, что в моих умениях нет ничего необычного.

Однажды я птенца дубоноса поймала. Свалился с верхушки дерева. Выпал из гнезда.

Он широко разводит ладони.

— Я не смотрела вверх, просто знала, что нужно приподнять подол и поймать его.

Лис останавливается, постукивает согнутым пальцем по губам.

— Ты видела римлян?

— Да.

— За ложь людям вырезают язык и зашивают рты.

Я думаю о барде, который пришел на Черное озеро и спел деревенским песнь о людях нашего племени. Мне было только девять лет. Песня оказалась длинной и сложной: о воинах и девах, о друидах, землях и битвах, полная незнакомых слов. И все же многое задержалось у меня в памяти, и даже сейчас я вспоминаю строки, повествующие о друидах, которые мановением священной руки обращали воинов в камни, дев — в ланей, хлеба — в побитый на корню, усохший сор.

— Я не врунья.

— Расскажи мне, что ты видела.

Я описываю отряд воинов на прогалине, их лошадей. Рисую детали: металлические пластины доспехов, бронзовые шлемы. Лис, кажется, по-прежнему не убежден, словно любому известно, как выглядят римские доспехи, и все эти особенности я могла узнать от купца, зашедшего на Черное озеро. Желание, чтобы мне поверили, неожиданно для меня самой, и на какое-то мгновение я подумываю заявить, что опишу видение в присутствии четырех свидетелей, как того требует наша традиция. Но затем меня осеняет мысль получше: я пальцем изображаю на лице нащечник римского шлема. Лис весь подбирается, превращается в слух, а я беспечно продолжаю говорить, подстегиваемая желанием произвести впечатление.

Мне бы припомнить, как отец стиснул губы, поигрывая ложкой, как старался держать мысли при себе, не зная намерений друида. А вместо этого я, забыв об опасности, распустила язык.

Вернувшись домой, я открываю дверь и вижу матушку, преклонившую колена под крестом Матери-Земли, и отца, сидящего на корточках у очага. Оба вскакивают, бросаются ко мне, обнимают.

— Всё в порядке со мной, — заявляю я. — Правда!

Оторвавшись от них, я замечаю, как матушка быстрым движением языка слизывает кровь с прокушенной губы.

— Что случилось? — Матушка хватает меня за плечи. — О чем был разговор?

Я складываю руки на груди, обхватываю ладонями локти.

— Я рассказала про римлян, здесь, на Черном озере. Вот как вам рассказывала.

— Начни сначала, — говорит отец.

С некоторым раздражением в голосе я заявляю:

— Я рассказала ему о том, что видела.

Матушка спрашивает голосом нежным, как теплый дождик:

— Он поверил тебе?

— Как знать.

— Пойдем, — зовет она, стрельнув взглядом в сторону отца: незаметный знак, говорящий о том, что она сама попытается выведать все, что сможет.

Мы проходим в спальную нишу, которую некогда занимали родители отца.

— Лису понадобится место, чтобы хранить свои пожитки, — поясняет матушка.

Из сундука, стоящего в ногах постели, она извлекает изношенные штаны, драное платье, два вытертых одеяла, старый масляный светильник и крошечную кожаную шапочку, изящно украшенную рядами вышивки.

— Твоя, — говорит она. — Я вышила ее перед твоим появлением на свет. Мать твоего отца научила меня. — Она переворачивает шапочку, притрагивается к двум местам, где протяжки слишком длинные. — Я очень торопилась. — Матушка отрывает взгляд от шапочки, устало улыбается: — Ты заслуживала лучшего. — Она складывает шапочку пополам и разглаживает ее на одеяле, извлеченном из сундука. Потом лицо ее озаряется надеждой: — Лис не причинит зла провидице.

Я не говорю ей, что лжецам вырезают языки и зашивают рты.

— Он что-то хотел у тебя узнать? — продолжает выспрашивать матушка.

— Нет.

Она осторожно достает из сундука пучок непряденой шерсти, аккуратно раздвигает волоски, и внутри обнаруживается серебряный кубок — отголосок прежних времен, когда на Черном озере заправлял клан Кузнецов.

Я провожу пальцами по кромке чаши, на которой изображены скачущие косули. Однажды я видела, как отец держал этот кубок, а потом закрыл лицо ладонями. Милосердно со стороны матери спрятать вещицу, вызывающую у него тоску, приводящую в отчаяние: утешение, пусть и слабое, которое матушка была способна дать ему. Другая женщина прижала бы его голову к своей груди, прошептала бы: «О, Кузнец, ты славный муж. Нам всего хватает».

— Можешь его помыть, когда мы закончим, — говорит она.

— Ты хочешь отдать кубок?

— Лис — друид.

— Но…

— Твой отец сам велел мне принести кубок. Нам нужно завоевать уважение Лиса. Мы с твоим отцом так решили. — Она кладет ладонь мне на колено. — А ты свое дело сделала.

Но я не рассказала родителям всего. Я не упомянула о словах, которые сказала Лису после того, как он подобрался и превратился в слух.

— Это было в Просвет, — сказала я ему. — Листья только что развернулись.

Лис убрал с губ согнутый палец и хмыкнул.

— Просвет? — переспросил он. — Тогда у тебя есть восемнадцать дней на появление этих римлян.

Я раскрыла рот, чтобы возразить, что не знаю, в который год это должно случиться, и никогда не говорила, что знаю, но Лис уже направился к отхожему месту.

Чувствуя слабость в коленях, я глядела ему вслед, пока он не растворился в ночи.

ГЛАВА 7

НАБОЖА

Матки благополучно ягнились весь Просвет, последовавший за ложью Набожи. Две двойни. Молоко пришло в сосцы в изобилии и щедро текло в рот сосункам. Были распечатаны последние сосуды с зерном, и обнаружилось, что укрытая в них пшеница пережила Зябь, не тронутая ни мышами, ни жучком, ни сыростью. Солнце быстро прогревало землю, и вол потащил плуг по полям. Погода держалась, тяпки и мотыги без промедления принялись колотить по комьям земли. Болотники с особой осторожностью прикасались к губам, к земле. Зерно посеяли рано. Ожидать ли более щедрого урожая? Конечно, как и во всякий другой год, из Городища явятся люди Вождя на запряженных волами повозках и увезут причитающиеся ему две трети, но пшеницы все равно хватит, чтобы пережить Зябь.

Нередко пальцы Набожи тянулись к ямке на шее, где когда-то висел потерянный амулет. Ее ложь, в которую поверил Молодой Кузнец, казалась недобрым предзнаменованием. Скверный способ положить начало дружбе: Набожа словно бы распахнула дверь обману, тяжелую дверь, которую не так просто будет закрыть. Она представляла, как покачивает амулет над тихими водами Черного озера, представляла, как раздвигает узелки, ослабляя петлю. Она видела, как амулет выскальзывает из пальцев в озерный мрак.