Набожа схватилась за горловину плаща, хотя невозможно было стянуть его еще плотнее. Парню, видимо, понравилось почти незаметное движение ее руки и побелевшие костяшки пальцев, поскольку он расплылся в широчайшей улыбке. Мать повернулась к сыну, затем вновь к девушкам и сказала, не сводя глаз с Рыжавы:

— Мальчишка потерял голову от жалкой кучки девиц, обивающих порог.

Было ясно: она не знает о подарке сына и уверена, что избранницей Молодого Кузнеца станет Рыжава. Выпад матери должен был заставить девицу войти за порог со смиренно опущенной головой.

Рыжава затаенно улыбнулась, словно зная наперед, что жизнь повернется именно так, как она загадала.

Набожа сглотнула комок в горле, представив взгляд этой женщины, устремленный на блестящий крест Матери-Земли. Даже если Набожа вымоется, даже если волосы у нее заблестят от ромашки, для матери Молодого Кузнеца она всегда останется крестьянкой. В этот момент что-то перевернулось в груди Набожи, и все сомнения исчезли: ей очень хотелось, чтобы утерянный амулет висел сейчас у нее на шее. Она представила себя об руку с Молодым Кузнецом: ее плащ откинут с плеч, серебряный крест сверкает в лунном свете и Молодой Кузнец говорит матери, что сделал выбор. В этой сцене волосы у Набожи блестели. Щеки пылали румянцем. Платье было свежим, а не измятым и пропотевшим.

Наконец мать Молодого Кузнеца сказала:

— Добро пожаловать, Мать-Земля. Пребудь с нами.

Она произнесла положенное приветствие так невыразительно, что по спине у Набожи пробежал холодок: неужели можно настолько безразлично обращаться к Матери-Земле! Женщина дала им два кувшина пшеничного пива, а также круг твердого сыра, мешок лесных орехов и сосуд с медом, затем отступила от порога, и девушки вошли. Набожа поникла под тяжестью взгляда Молодого Кузнеца.

Кабан, добытый Молодым Охотником, висел над очагом, шипя и потрескивая, капая жиром в огонь. Дым поднимался и улетучивался через тростниковую крышу: сладкое тлеющее напоминание о грядущем пиршестве.

Шествие полагалось совершать с торжественной серьезностью, однако Набожа не утерпела и оторвала взгляд от сложенных на поясе рук. Она приметила огромные прямоугольники тканой шерсти, отгораживающие от остального пространства спальные ниши родичей Молодого Кузнеца. В каждой нише имелся аккуратно обнесенный четырьмя дощечками тюфяк, набитый тростником и накрытый мехами. Набожа насчитала десять ниш, отметив, что занавеси не желтовато-серого цвета некрашеной шерсти, но синие от вайды[6], зеленые от крапивы, пурпурные от бузины или желтые от золотарника. Собственный дом показался ей скучным и убогим, хотя глинобитная стена была хорошо промазана, а пол устилала россыпь свежего тростника. В тусклом свете внутри хижины она заметила множество прислоненных к стене мечей, по одному на каждого сородича; три приземистых деревянных стола и дюжину окружающих очаг низких скамеек, покрытых мехом. Полки ломились от мисок, блюд и всевозможной кухонной утвари; даже кувшинов там было куда больше, чем нужно одной семье.

Набожа взглянула на свои сцепленные пальцы, пытаясь сосредоточиться на мысли о Матери-Земле, что явится нынешней ночью, дабы избавить прогалину от блох, крыс, зерновой моли и всяческих темных фей — нечисти слишком мелкой и слишком шустрой, а оттого неуловимой взглядом, что выдаивает молоко из овечьих сосцов и похищает из благословленного женского чрева прорастающее семя. Но Набожа не могла выбросить из головы мысль о том, что мать Молодого Кузнеца и на прогалину за дровами отправлялась нечасто, а уж к подножию Предела за водой из источника не ходила вовсе. И над жерновами, перемалывающими пшеницу, часами не горбилась. Она проводила дни с матерями семейств других мастеровых кланов, чьи сыновья находились в обучении у отцов, дело которых они унаследуют. Хозяйка этого дома сучила пряжу и вела праздные разговоры о превосходстве рябины над медвяным корнем для приготовления черной краски или о пригодности мочи для закрепления цвета.

Наблюдал ли сейчас Молодой Кузнец за Набо-жей, пытаясь уловить мерцание серебра в горловине ее плаща? Пока он ничего не заметит: девушки совершали круг по ходу солнца, не снимая плащей, отягощенные хлебами, сырами и пшеничным пивом. И все же скоро наступит момент, когда участницы празднества сбросят плащи. Незаметно выковыривая грязь из-под ногтей, Набожа размышляла: может, покинуть процессию, тихонько улизнув, а потом снова присоединиться к остальным?

Стоит ли вернуться к себе хижину и втереть в кожу горсть душистой фиалки, маскируя запах немытого тела, а заодно пригладить волосы? Она не хотела показаться Молодому Кузнецу отталкивающей, когда они встанут лицом к лицу, не могла вынести его неодобрения — а оно, безусловно, последует. Небрежность по отношению к его подарку выглядела чудовищным, оскорбительным равнодушием. И все же Набоже хотелось, чтобы Молодой Кузнец думал о ней хорошо. Ей хотелось, чтобы этот сдержанный юноша — который сделал для нее прекрасный амулет, в доме которого в избытке кувшины и шерсть всех цветов, развешанная по балкам, — чтобы он по-прежнему выделял ее среди прочих. И еще хотелось, чтобы Рыжава об этом знала.

Ну и мысли! Особенно в то время, когда Набоже полагалось думать только о Матери-Земле. Набитая душистой фиалкой сума, оставшаяся дома на лежаке, была богатой добычей, пусть даже треть ее принадлежала Матери-Земле. И как раз перед праздником Очищения, перед приходом богини, Набожа беспечно потеряла посвященный ей крест! К тому же, совершая вместе со всеми положенный обход, витала мыслями в облаках вместо того, чтобы думать о Матери-Земле.

Глаза девушки вспыхнули при виде креста, что свисал с потолочной балки, как было принято во всех хижинах на Черном озере. Десяток стеблей тростника, сплетенных в середине в квадрат, образовывали четыре отходящих луча креста: такая форма должна была напоминать болотникам о божественных членах, простирающихся во все стороны света. Набожа опустилась на колени около креста, тронула губы, затем устланный тростником земляной пол. Выбросив из головы глиняные сосуды и тканые занавеси, она устремилась мыслями к Матери-Земле, к обильно ягнящимся маткам, к блеску готовой брызнуть зелени. Грудь Набожи расширилась, обратившись в полную ожиданий пещеру. Она глубоко задышала, и пустота внутри заполнилась растекающимся теплом — так живот заполняется горячей похлебкой в самые стылые, самые голодные дни Зяби. Мать-Земля пришла. Они воззвали — и она пришла к Набоже.

Свое имя девушка снискала давно, после длительного бдения под крестом Матери-Земли, когда ей еще не было и четырех лет. По правде говоря, сама она этого не помнила, но деревенские в избытке обеспечили ее деталями, превратившимися со временем в воспоминания. Яйцо, синее, как небо, одиноко лежащее в грязи. Яйцо, которое она спасла, принесла домой в сложенных лодочкой ладошках и держала в ложбинке, где сходятся бедра, пока стояла на коленях под