Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Арк брел по свежей борозде, дробя мотыгой крупные комья. Следом за ним шла Набожа, вновь и вновь вонзая в землю тяпку, разбивая оставляемые им комки помельче. Она замечала, как высоко он поднимает мотыгу, замечала силу, с которой орудие соприкасалось с землей, и ей казалось, что Арк делает больше положенного, тяжкими усилиями пытаясь, насколько можно, облегчить ей работу.
Я сильнее, чем ты думаешь, — сказала она.
— Мне больше нечего тебе дать, — ответил он, вновь принимаясь разбивать комья.
В груди у нее легкой волной поднялась надежда. Набожа не хотела, чтобы он страдал, но, может быть, им в равной мере не хватает друг друга. С той ночи праздника Очищения больше не было длительных, неторопливых прогулок, не было зова снегиря, на который она могла бы ответить. Как и все остальные, Арк слышал про амулет.
Солнце палило, и Арк скинул рубаху. Набожа засмотрелась на его грудь, блестящую от пота, золотистые завитки на животе, что сбегали к веревке, поддерживающей штаны, и почувствовала странное томление в чреслах. Ей захотелось тронуть бугорки мышц на его предплечье, вздувшиеся ближе к локтю и сужающиеся у запястья. Она отвела глаза и, учащенно дыша, снова уставилась на свою тяпку. Внять ли этому томлению или оставить его без внимания? До чего же она боялась, что один из двух юношей подойдет к ней и попросит объявить свое намерение вступить в союз с ним: теперь, когда все в ней волновалось, как пчелиная борть. Уж конечно, деревня ожидала, что Набожа поведет себя достойно и скажет: «Объявляю намерение взять в супруги Молодого Кузнеца». Все сочли ее глупой, ибо проходил день за днем, а она — крестьянка! — все еще не закрепила за собой права на драгоценного сына Старого Кузнеца. Арк предлагал ей свое доброе сердце, давнюю дружбу, душистые фиалки в подарок и это сладкое томление. Но когда она начинала думать спокойно, с ясной головой, то уверена была лишь в одном: раньше этого было бы достаточно.
А потом ей начал оказывать знаки внимания Молодой Кузнец, и она все больше уверялась: он не обиделся, что Набожа, по ее словам, принесла в жертву его подарок. С тех пор по вечерам он стал высматривать ее на прогалине, чтобы улыбнуться и, возможно, с чуть преувеличенным усердием вскинуть над головой кувалду. Иногда он пристраивался к ней и шел рядом, когда она возвращалась с полей. Однажды посочувствовал, что крестьянкам приходится работать под таким изнуряющим солнцем. В другой раз сказал, что проснулся от стука дождя и порадовался: дождь означал день отдыха для работниц.
Однажды Молодой Кузнец просто попросил ее последовать за ним. Сказал, что хочет показать ей что-то в старой шахте. Подножие Предела было пронизано укромными туннелями и пещерами: этот лабиринт, извилистый, непроглядно темный, был прорублен искателями медной руды. Теперь ее почти не осталось, всё давным-давно выгребли. Набожа там редко бывала: мать запрещала ходить в шахту. Молодой Кузнец захватил с собой два тростниковых факела, словно был уверен, что Набожа не откажется. И все же она колебалась. А вдруг он спросит о заявлении, которого она не сделала? Вдруг станет торопить ее с решением? Но как понять, чего хочет сама Набожа, если она уклоняется от любой попытки Молодого Кузнеца к сближению?
— Там безопасно, — заверил он. — Я эти шахты знаю получше многих. Уже много лет хожу сюда руду искать.
Опасаясь, что он принял ее нерешительность за страх, Набожа торопливо сказала:
— Показывай свою шахту, Молодой Кузнец.
Солнце стояло низко, свет был мягким, тени — приглушенными, не такими, как в полдень. Мир светился розовым теплом, и его красота отливала золотом, как поздняя пшеница под легким ветерком. Набожа на мгновение замерла в благодатном солнечном свете, позволяя Молодому Кузнецу смотреть, вбирать в себя ее бледное открытое лицо, ямочку на подбородке. Она знала, что ее волосы отблескивают гладкой бронзой, а распущенные — падают прелестными завитками. Но больше всего привлекали внимание ее глаза, синие, как плечо сойки. Однажды мать посетовала, что глаза Набожи повергают деревенских в оцепенение и те уже не замечают ее прекрасного прямого носа и изящно очерченного подбородка.
Они с Молодым Кузнецом шли рядом по лесу. В тех местах, где тропа сужалась, он замедлял шаг, пропуская ее вперед. Оба молчали посреди птичьего пения и шелеста листвы. Когда молчание сделалось неловким, он спросил, что это за желтый цветок у края тропинки.
— Чистяк, — ответила Набожа. — Мазь из его листьев хороша от чирьев.
Они продолжили в том же духе: он спрашивал, она отвечала, делясь с ним своими пока еще невеликими познаниями.
В какой-то момент он остановился и покачал головой:
— Надо же, сколько всего ты знаешь!
— Это Мать-Земля, ее хвали.
Наконец они достигли Предела — высокой отвесной стены из песчаника, где темнел, словно зияющая пасть, вход в старую шахту. Молодой Кузнец умело чиркнул кресалом, подул на трут — и тот затеплился, разгорелся. Окунув факел в пламя, Молодой Кузнец передал его Набоже.
— Позову тебя, когда мне в следующий раз понадобится разжечь огонь, — сказала она.
Он улыбнулся, поднес свой факел к ее пламени:
— Надеюсь.
В тот момент ей понравилась эта мысль: позвать его в свою хижину, чтобы он зажег хворост. Или еще лучше: сидеть с ним в каком-нибудь укромном месте, глядя в разведенный им огонь.
Молодой Кузнец повел ее по змеящемуся проходу, сворачивая то вправо, то влево. Набожа почти не разбирала пути, не видела в непроницаемой тьме ничего, кроме сияния их факелов, и все же не испытывала ни малейшей тревоги. Рядом с Молодым Кузнецом было легко и спокойно. Набожа подумала об уносимых вверх семенах одуванчика со множеством тончайших крылышек.
Молодой Кузнец осветил факелом широкую полосу стены, вспыхнувшую рыжим, золотым и красным.
— Идем, — сказал он.
Проведя Набожу на несколько шагов дальше, он опустился на колени перед стеной. Набожа встала рядом, и он приподнял факел так, что стал виден незатейливый рисунок, процарапанный в песчанике.
— Помнишь? — спросил Молодой Кузнец.
Картинка изображала трех человечков внутри круга.
Набожа покачала головой:
— Нет.
— Мы приходили сюда в один из праздников урожая. Тебе было, наверное, лет пять.
— Правда?
— Несколько мальчишек улизнули с праздника в шахту. А из