– Эгей, девушки! Тут кое-кто вас ищет.

– Жан-Пьер?

– Жан-Пьер!

– Это Жан-Пьер.

– Какой Жан-Пьер? Я про вашего кота.

У Симоны вырывается крик:

– МОЙ МИЛЫЙ!

Она роняет чашку, не обращая внимания на чай, разлившийся по натертому паркету Королевы, выскакивает как ошпаренная из квартиры и мчится, задыхаясь, с пятого этажа вниз. Розали, Джузеппина и Жюльетта бегут на террасу, оттуда им отлично видно, как Симона пулей вылетает из дома, несется через двор, за калитку, пересекает тупик в развевающейся ночной рубашке, вбегает к мсье Бартелеми и выходит, прижимая к сердцу свой драгоценный трофей, измученная и сияющая, точно чемпионка, только что выигравшая финальный забег на четыреста метров с барьерами на Олимпийских играх. Поцеловав его раз пятнадцать, она поднимает голову и кричит растроганным подругам:

– Самое лучшее в любви – встреча после разлуки. Я знала, что уж этот-то мне не изменит!

Наступили теплые дни. Симона решила, что пора убрать в подвал зимние вещи и достать летние. Жан-Пьер путается под ногами, опрокидывает одну из неустойчивых коробок, оттуда вываливаются старые туфли на квадратных каблуках, с протертыми от многих часов танца подошвами. В последний раз она надевала их десять лет назад…

Она жила тогда на улице Алезии, на другом конце Парижа. После возвращения из Аргентины ее так и тянуло танцевать. Она нашла хорошую школу, надела черные брючки и – vamos a bailar la salsa![47]

Учителя зовут Карлосом. После нескольких уроков она купила новые туфли, на каблуках повыше, черные, лаковые, с украшенной стразами перепоночкой. Ей, обычно так мало интересовавшейся подобными вещами, вдруг захотелось краситься, быть привлекательной и ловить мелькавшее в глазах Карлоса удивление. Она надела красное платье с глубоким вырезом, застегивавшееся сзади на семнадцать маленьких пуговок, побрызгала духами «Белая сирень» за ушами и на запястья. От нее пахнет весной.

Обычно она танцевала с другими учениками. Бывало, и с женщинами, когда мужчины оказывались в меньшинстве. Она переходила из рук в руки: влажные, сухие, цепкие, теплые, холодные. От мужчины, сосредоточенно жующего резинку, к другому, обильно потеющему. Старалась избегать увальня, вечно наступавшего ей на ноги.

Сегодня впервые ее ведет Карлос. Он не очень высокий, глаза смотрят прямо в глаза Симоны. Под темной шевелюрой сумрачный, пронзительный взгляд, квадратная челюсть, пухлые губы. Он в белой рубашке, на которой не хватает одной пуговицы, и узковатых для него черных брюках, ткань скверного качества туго натянута на его ягодицах тореро.

Он обращается к группе:

– Оснывноэ па… бэдра подвыжны… колэны гыбкы… мужчына наступаэт, жэнщына отступаэт… мамбо… кик…[48] эсли ты не счастлыв сэгодня, спрячь свою боль за улыбкой. Ун дос трес… мэняэмса партнэрами… мэняйтэс.

Он по-прежнему прижимает ее к себе.

– А ты остаэшься со мной. Впэред, назад, в сторыну… нэ тэряй партнэршу, гринго, ты дэржишь в объятиях уна прынцесса!

Его «э» и «ы» забавляют Симону.

Он сжимает ее чуть крепче. От его кожи пахнет темным табаком и пряной туалетной водой.

– Нэ надо говорить… тэло само всэ скажет, – добавляет он тихо.

Словно тайный союз заключен между ним и музыкой, Карлос со звериной грацией скользит по паркету, который кажется эластичным под его ногами. Он обнимает Симону, закрыв глаза. Тропическая жара стоит в этот вечер или это ее температура поднялась на несколько градусов? Капельки пота выступают у корней волос. Шея горит. Ручеек стекает в вырез красного платья. Он шепчет ей на ухо:

– Когда ты танцуэшь, голова забываэт. Дай сэбэ волю, bailarina[49].

Она изо всех сил старается следовать за ним, только бы не споткнуться. Ручеек мешает сосредоточиться.

Урок окончен, ученики аплодируют, неторопливо расходятся.

– До следующего четверга.

Ни слова не говоря, Карлос обнимает Симону за талию, увлекает ее на лестницу и ведет по переулкам к крошечному бару неподалеку. Сидя на высоченных, неустойчивых табуретах, там потягивают в полумраке разноцветные коктейли. Он заказывает мохито, который она, пожалуй, слишком торопится выпить. От кислоты лайма по телу пробегает дрожь. Она вспоминает, что ojito значит «милый».

– Только с тобой мне хотэлось танцэвать сэгодня.

– Мои ноги двигались сами.

– Мнэ хочэтса познакомитьса с тобой блыже, узнать, кто ты.

– Я слишком много выпила, мне бы надо домой.

Он наклоняется к ней, гладит кончиками пальцев ее затылок, ямку под волосами. Ей кажется, будто табурет уплывает из-под нее.

– Я тэбя провожу. Обопрыс на мэня.

Она живет недалеко. Весь недолгий путь они молчат. В лифте он становится лицом к ней. Ее колотит. Что он себе вообразил? Может быть, думает, что она делает это каждую неделю, считает ее тертой? Прислонившись к зеркалу, он не сводит с нее глаз. Еще не игра, только преамбула, он смутил ее, выбил из равновесия. Она не привыкла к такой близости в замкнутом пространстве, не привыкла читать дерзкое, неприкрытое желание в чужом взгляде. Он подходит ближе. Его дыхание щекочет ей лицо. Черные блестящие глаза улыбаются. Приехали. Она ищет ключи, выигрывая немного времени. Едва отворилась дверь квартиры, он тащит ее в прихожую, крепко держа за руку. Другой рукой толкает дверь кухни, гостиной, ванной, находит наконец спальню. И чихает.

– Это всэгда, когда возбуждаюс, чыхаю.

Он обнимает ее, и она не противится, приникнув к сильным плечам. Тесно прижавшись, они танцуют медленную сальсу. Вдыхают друг друга, принюхиваются, их магнитные поля зашкаливают. Она чувствует животом твердеющий мужской член. Ей не верится, что она виной этой мгновенной эрекции, даже неловко.

А он шепчет:

– Секс – это уна импровизационе… это каждый раз другой танэц.

Она закрывает глаза. Карлос раздевает ее, медленно расстегивает пуговку за пуговкой – все семнадцать, – бережно обнажает плечо, сдвигает пальцем бретельку ее бюстгальтера на косточках. Она краснеет: надо же, надела эротичное белье, как будто заранее что-то замышляла. Палец тихонько скользит вдоль бретельки, касается тотчас твердеющего соска, потом другого, снует туда-сюда. Симона, замерев, не противится. Горячая волна распространяется от грудей к эпицентру желания. Красное платье соскальзывает на пол. Следом кружевные трусики. Она нагая перед этим мужчиной, нагая перед незнакомцем, которому готова отдаться в первый раз. Она думает, что он видит ее бедра, раздавшиеся после стольких лет скитаний и усталости, ее ляжки и живот, давным-давно утратившие крепость. Ей и хочется, и страшно. И хочется, и стыдно показывать свое тело, такое несовершенное. Она зажалась. Руки Карлоса продолжают нежно гладить ее живот, зрелый плод, отдающийся ласке молодого мужчины.