– Нельзя опускать руки, – советует ей Макс.

– Не нравится мне бродить по супермаркету и класть мужчин в корзинку, кликать на иконки «продукты местного производства», «большой завоз татуированных», «отложить этого парня на 24 часа», «распродажа» или «вернуть в отдел». Терпеть не могу мельтешни и кастингов. Я люблю Элюара и Фрэнка Синатру, утонченность и гармонию. Я несовременна. Если романтика – это вчерашний день, то мне ловить нечего!

Они смеются. Жюльетте нравится работать с Максом, нравятся их перерывы на кофе. Вместе они не замечают, как проходит время.

Она показывает ему свои любимые сцены:

– Вот еще что у меня есть.

– Это же восьмидесятые годы.

– Да, но все равно сильно.

На экране Аль Пачино пожирает взглядом Мишель Пфайффер, а потом целует ее посреди цветочного рынка.

И вдруг:

– Как давно до меня никто не дотрагивался.

– Крик души!

– Это мысли вслух, хреново мне.

Макс поднимается:

– Иди сюда, голубка моя. – Его большие руки обнимают ее.

– Ух ты! Как хорошо, – вздыхает Жюльетта.

– В Соединенных Штатах есть клубы hugging[43]. Незнакомые люди обнимаются всерьез. И говорят друг другу: «I love you very much»[44].

– Вудсток возвращается! Не хватает только большого луга и рубах в цветочек.

А Макс уже развалился в кресле, закинув ноги на подлокотник.

– Не могу я больше просыпаться ночью одна на своей подушке. Я послужила бы отличной темой для песни Бенабара[45]. Хочу любвииии…

– Верь в свою счастливую звезду.

– Моя счастливая звезда взяла годичный отпуск.

– А что, если год подходит к концу? Когда у тебя следующее свидание?

Как правило, он приходит как раз к восьмичасовым новостям. Симона зовет его на лестничной клетке. Когда идут титры фильма, она начинает беспокоиться. Смотрит вполглаза, теряет нить, потому что Жан-Пьер в ее мыслях, вместо того чтобы быть у нее на коленях. В одиннадцать его все еще нет. Она снова выходит на лестницу, на цыпочках спускается посмотреть, не захлопнулась ли за ним дверь подвала. Нет. Что делать? Уже поздно, она не хочет никого будить. Джузеппина встает чуть свет, а у Королевы чуткий сон. Он скоро придет, никуда не денется.

Она оставляет дверь своей квартиры приоткрытой, на видном месте красивая миска, полная его любимого корма: припущенная лососина с соцветиями брокколи. Он вот-вот вернется и наверняка голодный, думает она.

Ложится. Ночь без теплой шерстки Жан-Пьера, без тяжести его тельца на ней – такого еще не бывало. Она сидит в постели, ждет, не зацокают ли его коготки по полу, не мелькнет ли кончик усов, пышный хвост. При малейшем шорохе думает, что это он, сейчас вскочит мощным прыжком к ней на кровать, примется покусывать за ноги, облизывать шершавым языком, выпрашивать ласку, ворочаться и сладостно потягиваться, такой пленительный и уверенный в себе. Она проклинает эти напоенные запахами дни, не дающие покоя самцам. Представляет себе Жан-Пьера мурлычущим на чужих руках, засыпает на несколько минут и просыпается с рассветом, как от толчка, вконец измученная. Похлопывает рукой по одеялу. Пусто!

На этот раз она позовет всех. Не знает только, с кого начать. Посылает эсэмэски всему дому: «Жан-Пьер пропал!»

Первой выходит, позевывая, из-за своей двери Розали:

– Жан-Пьер, Жан-Пьер…

На втором этаже открывает дверь Жюльетта. Ее голосок присоединяется к голосу Розали:

– Жаааан-Пьеееер…

– КТО-НИБУДЬ ЗАГЛЯДЫВАЛ В ПРАЧЕЧНУЮ? – кричит с первого этажа Джузеппина.

– Что случилось?

Все выходят на лестничные клетки, задирают головы. Королева, величавая в атласном пеньюаре и бархатных домашних туфлях, смотрит на них сверху вниз.

– Жан-Пьер не вернулся.

– Жду вас у себя.

И без тени колебания, в бумазейной пижамке, в футболке с надписью «Hello Kitty», в розовой рубашечке и цветастой ночнушке, в шесть часов утра все четверо спешат на пятый этаж.

– Я заварю чайку, – говорит Розали. – Это нам всем пойдет на пользу.

– Розали, чай его не вернет. Ты знаешь какие-нибудь штуки?

– Повесь открытые ножницы на гвоздь.

– Уже повесила, без толку.

– А завязать тряпку вокруг ножки стула пробовала?

– Не верю я в этот фокус с тряпкой.

– С ключами срабатывает. Насчет животных не поручусь.

– Он никогда не ночевал на улице, всегда спал со мной, он не ветреник. С ума сойти, что мужчина, что кот, ничего не поделаешь, привязываешься, – вздыхает Симона. – Я очень зависима.

– Мы все любим Жан-Пьера.

– Я выкормила его из соски, – продолжает Симона. – Он мяукал, мол, позаботься обо мне. Я сделала ему грелочку. Отдала свой мохеровый свитер. Сидела с ним ночами. Признаюсь, даже пела ему колыбельные. Я знаю, это смешно. Как сейчас помню, Николь и Моника мне сказали: «Не хотите котенка?» Я ответила: «Котенка? Не может быть и речи!» Они настаивали. Я сдалась, когда увидела его блестящий носик и янтарные глаза с медными искорками, в тоненьком черном ободке, как будто подведенные, и эту нахальную мордочку, и взъерошенную шерстку на брюшке, и ласковый взгляд…

Симона уже не может остановиться. Ее отчаяние трогает всех.

– А под гортензиями смотрели? Иногда он там прячется.

– Жюльетта, а нет сайтов для пропавших котов? Чего-нибудь вроде miyahoo.fr?

Я знаю только grandamour.com[46]. Стоп, Жюльетта! Сейчас не время об этом думать.

– Наверняка он нашел себе другой дом! – плачет Симона.

– Отрезать бы ему хозяйство, – кипятится Джузеппина.

– Жан-Пьера? Кастрировать? Никогда!

– Сделай стойку, – советует Розали, – это успокаивает.

– У меня и так голова кругом.

– Можно сходить к ясновидящей с фотографией.

– Помолчите, – говорит Жюльетта. – Послушайте.

Она открывает широкое окно.

– Гляньте-ка. Мсье Бартелеми у своего окна, он нас зовет.