— Утопить!

Совершенно серьезно ответил Сальва. Так мрачно, что мурашки побежали по коже.

— Пошли. Я отведу тебя домой.

Встал из воды и меня поднял. Ноги после поцелуя ватные. Мокрое платье прилипло к телу, и я вижу скользящий по нему черный, голодный взгляд Сальвы. Обхватила себя за плечи.

— Сама дойду.

Потом резко к нему повернулась.

— И никогда больше не смей меня целовать и приближаться ко мне! Придурок!

Подхватил меня под руки и дергающуюся, сопротивляющуюся потянул к дереву, вмял в ствол.

— Посмею… завтра придешь сюда, и я буду тебя целовать, малая. Так целовать, что губы опухнут.

— Ни за что! Задолбаешься ждать!

И снова взгляд плывет от его близости, кажется, я не могу оторвать этот взгляд от его рта.

— Придешь, — шепчет у самого моего лица, — еще как придешь.

— Не приду!

Едва касается губами моих губ.

— Придешь!

— Нет!

— Даааа!

Его ладонь властно легла на мою грудь и легонько сжала. Какой порочный взгляд, черный, страстный. Большой палец коснулся соска и слегка потер. Из-за холодной материи прикосновение было настолько чувствительным, что я приоткрыла рот, не в силах оторваться от его взгляда. Пальцы сдавили набухший кончик, покрутили. А губы скользят по моим, но не целуют. Рот широко открыт, и я жду, когда набросится, когда вопьется зверем. И все мысли там, в его пальцах, ласкающих грудь, сжимающих ее.

И вдруг резко отпустил.

— А теперь давай! Домой! Спать!

С трудом разбираю его слова, взгляд пьяный, все тело дрожит, и сосок горит от его прикосновений, болит, ноет, и внизу живота тоже, и там. Между ног. Там пульсирует и саднит, как в ожидании и предвкушении. Стыдно. Черт! Как же стыдно!.. Сволочь! Ненавижу его!

— Завтра в полночь, малая. Здесь же.

Крикнул вслед, а я отбежала на несколько шагов и обессиленно прислонилась к дереву. Не приду! Ни за что!

Надо вместо себя под одеяло вещи положить, а то Ма заметит, и тогда будет грандиозный скандал.

Всегда боялась темноты, боялась леса, а сейчас сама иду, приподняв подол платья, выглядывая из-за деревьев и оборачиваясь назад, чтобы убедиться — никто не видел, как я сбежала.

Ма сегодня, как назло, поздно легла и ко мне несколько раз заходила. То окно закрыть, то одеяло поправить. А я лежу и на часы смотрю, а у самой щеки горят и от предвкушения сердце колотится, как бешеное. Как стихло все, вылезла из кровати, к двери подошла, прислушалась, потом осторожно окно открыла и выбралась на улицу. Когда мимо спальни родителей проходила, услышала их голоса и затаилась. Не спят. Могут мой силуэт за окном увидеть, а проскочить только по розовым кустам под окнами.

Стала на четвереньки, проползая по витым стеблям, чувствуя, как шипы впиваются в кожу, как царапают лицо и руки. На секунду застыла, прислушиваясь.

— А Марко? Почему никак не вылечат? С его-то связями и деньгами!

— Не знаю… мне не докладывают, что там с этим вторым ублюдком не так. Карма у них дрянная.

— Жена Альфонсо проговорилась как-то, что у него проблемы с кровью. Кажется, у твоего брата что-то подобное было. Гемофилия, или как это называлось?

— Талассемия. Валера умер в детском возрасте. Оставим его прах в покое. А у них у всех там проблемы. У нее в том числе.

— Да… какой по счету выкидыш. Это божья кара, Миша. За все, что они творят. Скажи… а их старший сын, этот зверь, уехал уже? Я его больше всех боюсь. Мне кажется, он страшнее и опасней своего отца.

— Нет. Не уехал. Он теперь здесь надолго. Аль все дела ему передать собрался, нового капу с него лепит. Если к власти придет, мы все кровью умоемся. Да, это страшный тип. Алю до него далеко.

— Надо держать Джули от него подальше. Ты видел, как он смотрел на нее? Видел? А я видела! Все мысли этого подонка читаю. Всеее! Еще тогда в яме. И не говорите мне, что я не права. Не дружба это была. Я точно знаю. Год назад… я тебе не рассказывала, Эльба дочку похоронила после подпольного аборта. От него. С провинции девочек к себе возит, потом их в публичные дома продают. Я узнавала.

— Надя… меньше болтай и меньше слушай сплетни! Не суйся, куда не просят.

— Послушай меня, Миша. Он полезет к ней. Вот увидишь. Он захочет нашу дочь. Когда получит достаточно власти. Я подумала… нам надо засватать ее за Косту, как можно быстрее. Справим совершеннолетие, и пусть уезжает. Я сама ее отвезу.

— Напрасно ты нервничаешь… поверь, можно и не торопиться. Скоро все уладится.

— Как уладится, как?

— Уладится. Спи.

— Слышишь? Какой-то шорох за окном.

— Тебе показалось.

— Нет. Там кто-то есть. Я посмотрю.

Чеееерт. Продралась что есть мочи через кусты к тропинке и едва успела юркнуть за клумбу, как мама распахнула окно и осмотрелась по сторонам.

— Кто-то розы сломал.

— Коты, наверное. Иди в постель, простудишься.

К реке вышла с опозданием, прошла к берегу и разочарованно выдохнула. Сальвы там не оказалось. Никого не оказалось. Тишина гробовая. Я усмехнулась уголком рта. Сволочь. Просто взял и обманул меня. Подонок. Можно было и не сомневаться, что он не придет. Разыграл меня, поиздевался. Зачем такая, как я, этому наглому зверю. Любую заполучить может. Верзила мерзкий, паук длиннолапый.

А словам мамы про Сальваторе я не поверила. Люди разное болтать умеют. Про меня тоже много чего говорят. Особенно в деревне. Вдалеке послышался какой-то топот, и я резко обернулась, и сама не поняла, как улыбаюсь, и глаза от радости распахиваются все шире.

Он был верхом на красивом коричневом жеребце. Прогарцевал рядом, осаждая коня и объезжая меня с разных сторон. В седле держится так, будто всю жизнь только этим и занимался. На цыгана похож. Волосы чернющие и глаза эти дьявольские, а белая рубашка ярким пятном выделяется на смуглом теле. И дух захватило, как только увидела.

— Опоздала, малая.

— Могла вообще не прийти.

Он вокруг меня гарцует и сверху вниз смотрит, поводья в руках смотрятся божественно дерзко. Какие же у него красивые пальцы. Длинные, мощные с выступающими костяшками.

Сальваторе ко мне наклонился, ладонь протянул.

— Поехали!

Я даже не спросила куда, схватилась за него и тут же оказалась впереди в седле. Посадил легко, как невесомую пылинку. Мужская рука тут же требовательно обхватила за талию, по-хозяйски, властно. Коня пришпорил, и от скорости, от понимания, что я творю нечто ужасно недозволительное, нечто преступное, закружилась голова.

— Не могла, — шепнул мне в затылок и обжег своими чувственными губами, коснулся языком ямочки на затылке, повел вверх к кромке волос. Не знаю, как для кого, а для меня это было даже больше, чем секс, которого у меня никогда не было. И он прав, не могла. Я настолько увлеклась им, что тогда готова была на что угодно.