— Любопытная. Как была, так и осталась.

— А ты — зануда и умник. Каким был, таким и остался. Давай показывай, а то скучно с тобой.

— Скучно? — спросил яростно, сдавил мою руку и побежал, потащил меня за собой по заповеднику, вглубь лесопосадки. Ветки по лицу бьют, по рукам, а я бегу, что есть силы. Можно подумать, у меня был выбор не бежать.

Пока не выбежали на берег узкой речки, скорее похожей на темную вьющуюся зигзагами бурлящую ленту. Именно в этом месте Орета больше напоминала ручей. Я запыхалась так, что пришлось опереться на колени, чтобы отдышаться.

— Слабачка.

— Я в узких туфлях…

— Отмазки. Просто слабачка.

Поднялась, все еще тяжело дыша, а он взгляд ниже опустил, к бешено вздымающейся груди, и вся краска к лицу прилила, я даже ощутила, как покалывает кожу.

— Ты решил показать мне достопримечательности Палермо? Я их знаю лучше тебя.

— Ну давай блесни эрудицией.

Наклонился сорвал какую-то травинку и сунул в рот… между своими умопомрачительными полными губами. Такими мягкими на вид. Чувственными. Какие они… если тронуть их пальцами или своими губами?

— Во времена господства на Сицилии арабов река называлась Вади аль-Аббас, о чём сохранилось упоминание в сочинениях арабского географа Ибн-Хаукаля, — я подошла к воде и бросила камушек под таким углом, чтобы он запрыгал, — в котором он рассказывал о своём путешествии по Сицилии в 973 году. Прежнее название реки было возвращено ей между XII и XIV веками.

Резко обернулась, а он сзади стоит. В миллиметрах от меня.

— Ходячая википедия.

— Ты зачем меня сюда притащил, Верзила? Экзамен по истории мне устроить?

— По географии.

Смотреть сверху вниз, и в его жутко-красивых глазах блики от воды пляшут. И мой взгляд то на губы опускается, то снова к глазам возвращается.

— Мне потом из-за экзамена твоего прилетит. Как в прошлый раз. По врачам затаскали.

Он вдруг меня схватил за плечо и сдавил.

— И как?

— Что как?

— Каков бы был вердикт врачей… как и тогда?

— Ты о чем?

Не улыбается. И взгляд стал страшным, как тогда… на заднем дворе его дома… когда Джино пальцы сломал.

— Твой жених, ты с ним… трахалась?

— Чтоооо? — от злости чуть с ума не сошла. Так вот он о чем. — Придурооок!

Наклонилась к воде и плеснула ему в лицо со всех сил.

— Еще раз мне такое скажешь!….

— И что? Если скажу? — мокрый весь, вода по смуглым скулам стекает, капает на воротник рубашки, катится прозрачными дорожками по сильной шее. Сдавил мое плечо с такой силой, что у меня перед глазами потемнело. — Отвечай, когда я спрашиваю! Трахалась?

— Ты…ты больной на голову?

Ударила его по груди кулаками.

— Отойди. Я домой хочу!

— Скажи — да или нет!

— Пошел вон!

Не пропускает, стоит, как стена. Набыченный, злой, мокрый и смотрит на меня, как дикий зверь.

— Не ответишь — утоплю!

— Попробуй! Верзила чокнутый!

Я не ожидала, что он схватит меня за талию и потащит к воде, наклонится вместе со мной. Поскользнется на дне и упадет, роняя меня, придавливая всем телом так, что я вся ушла под воду.

Выдернул за шею наружу.

— Да или нет?

На доли секунд стало страшно, что, и правда, утопит.

— Нет!

И ударила изо всех сил по щеке. А он вдруг схватил меня в охапку и к себе насильно прижал.

— Не выйдешь ни за кого. Я запрещаю!

— Еще чего! — а злость стихает, и я во все глаза смотрю на его губы и снова в глаза. Мокрые волосы упали на лицо, и мне невыносимо хочется их убрать.

Время вдруг остановилось, закружилось вокруг нас застывшими в воздухе каплями воды. Как же бесконечно долго он опускает ко мне свое лицо. Не целует. Нет. Едва касается губами моих губ. А мне так жарко и так страшно. Сердце готово остановиться.

— Вереском пахнешь, — какое горячее у него дыхание. Я глаза закрыла, предвкушая поцелуй, но его не последовало. Только смешок издевательский.

— Ты уснула?

Удивленно распахнула глаза. Лыбится гад. Толкнула в грудь, пытаясь отпихнуть, но он расхохотался.

— Что? Думала, поцелую тебя, шмакодявка?

— Ничего я не думала! Отпусти! Придурок!

Схватил за затылок.

— Еще раз придурком назовешь…пожалеешь!

— И что ты сделаешь?

Когда его губы накрыли мой рот, смяли, жадно, сильно, я застыла… Никто и никогда меня не целовал. Я не знала, что делать… хотелось одновременно и вырваться… и целовать в ответ. Не просто целовать, а кусать его мягкие, сочные губы, терзать их. Делать с ними что-то немыслимое. Отчаянно попыталась отстраниться, хватаясь за рубашку, царапая спину, обманывая себя, что хочу… чтобы отпустил. Но вместо этого я как-то неловко ткнулась губами в его рот, приоткрыла свой и тут же ощутила, как наглый язык скользнул внутрь и сцепился с моим языком. Задохнулась, втягивая его дыхание. Как соль моря, лайм и горький табак.

Вот и все. Больше я себе не принадлежу. Сальва ди Мартелли поставил на мне свое проклятое клеймо. А я позволила.

Отстранился, тяжело дыша. Кажется, он весь дрожит от напряжения, и ладони стискивают мое тело с такой силой, что мне самой тяжело дышать.

А он рывком к себе прижал. Спрятал мое лицо у себя на груди, впился лапой своей огромной мне в волосы.

— Ты ужасно целуешься, малая.

— Научи…, — шепотом, какая-то вся слабая, онемевшая с невесомым телом, с глазами, наполненными каким-то адским блаженством, — поцелуй меня еще раз.

Задрала к нему лицо, и дух перехватило от осознания, что только что мы с ним целовались. Не так пошло и липко, как у него с той белобрысой было. Совсем не так.

— Обойдешься.

Глаза округлились от неожиданности. Захотелось опять его ударить. От бессильной ярости и понимания, насколько я слабая и глупая.

— Ну и ладно. У других попрошу.

— Каких других?

Вот и нет улыбки. Стерлась. И глаза кровью наливаются.

— Просто других. Тебе какая разница?

Внезапно пятерней меня за лицо схватил.

— Запомни, малая, я убью каждого, кто на тебя посмотрит. Каждого, кто до тебя дотронется.

— Чего это? Ты мне никто, чтоб распоряжаться мною!

Попыталась вырваться, но безуспешно.

— Ты делаешь мне больно. Я не пойму, чего ты хочешь? Зачем привел меня сюда?