— Не поедешь в Бруклин. Моей будешь, поняла?

Кивнула и колосок из его пальцев забрала. Улыбнулся, и я улыбнулась в ответ. Вдруг сжал мой подбородок.

— Скажи. Я буду только твоей, Сальваторе ди Мартелли! Говори!

— Зачем?

— Говори. У нас так принято, малая.

— Я буду только твоей, Сальваторе ди Мартелли!

Мы просидели там до утра. Я плела венки из вереска, а он пел мне своим бархатным голосом… мы смотрели на небо, и мне казалось, что так будет всегда, мне хотелось принадлежать только ему. Хотела надеть венок ему на голову, но он перехватил мои руки.

— Поверье у нас есть такое. Наденешь и уже никогда не избавишься от меня. Наваждением твоим стану. Из-под земли найду. Никому не отдам! *1

— Не отдавай.

И снова поцелуи до боли, до умопомрачения, такие, что кажется, губы онемели от них, ободрались до мяса. Какие опрометчивые обещания давала маленькая Вереск… даже не думая, какими зловещими они были на самом деле. Как и жуткие слова Паука, который оплел ее своей черной, липкой паутиной. И присвоил себе.

Я вернулась домой под утро, пробралась через окно. Но в доме никто не спал. У отца в кабинете горел свет. Меня разбудили, едва я успела уснуть.

— Вставай, Юлия. Мы уезжаем.

— Куда?

— Это срочно. Ничего не спрашивай. Собирайся.

— Я никуда не поеду!

От одной мысли, что меня пытаются разлучить с Сальваторе, стало не просто плохо, меня затошнило, и сердце перестало биться.

— Никто не спрашивает твое мнение. Сейчас же собирайся. У нас нет времени, самолет вылетает через два часа.

— Зачем? Какой самолет?

— Не твое дело.

— Мы уезжаем в Америку, Юлия. Сейчас же. И нет времени что-то обсуждать.

— Но почемууу?

На этот вопрос мне никто не ответил. Заплаканную, с опухшим лицом меня затолкали в машину. Мы словно бежали, словно за нами гнался сам Сатана.

Когда ехали по трассе, навстречу пронеслись три полицейские машины.

— Что? Что там такое? Мам… папаааа, там ведь дом Мартелли? Да? Что-то случилось?

Мне никто не ответил. Только в аэропорту, когда у меня в руках оказался планшет с доступом в интернет, я увидела жуткую новость. Ночью машину Альфонсо Ди Мартелли вместе с женой, братом и младшим сыном расстреляли неизвестные. Брат Альфонсо и жена убиты на месте, сам Альфонсо в тяжелом состоянии доставлен в больницу, а Марко впал в кому после ранения в голову.

Я не могла понять только одного — почему мы бежим, а не едем к ним на помощь, не едем им помочь. Они ведь друзья. Как мы можем вот так уезжать, когда они в беде? Но на каждый мой вопрос отец отвечал суровым молчанием, а мать грубо обрывала меня. Уже в Бруклине, когда я опять спросила про Альфонсо, отец посмотрел на меня, как на сумасшедшую, и спросил:

— А кто это? Я понятия не имею, о ком ты говоришь! И слышать это имя больше не желаю.

Он так же не имел понятия и о нашей прежней фамилии. Теперь у нас были другие документы, а мама остригла и покрасила волосы. До моего дня рождения оставалась неделя.

Америка 2003 год

Ромео, как мне жаль, что ты Ромео!

Отринь отца да имя измени,

А если нет, меня женою сделай,

Чтоб Капулетти больше мне не быть.

(с) Шекспир. Ромео и Джульетта

Мольба и крики, стоны, хрипы, раны,

Под кожей пенится давно уже не кровь,

А обжигает серной кислотой, отравой

Моя… к тебе… опасная любовь…

(с) Ульяна Соболева

— Совершеннолетие — это великий праздник, маленькая госпожа. Наряд надо выбрать тщательно и аккуратно. Мами считает, что надо надеть платье.

— Мне все равно. Хоть мешок надень.

Покачала головой и посмотрела на меня через зеркало, накручивая мои волосы в тугие локоны.

— Сегодня отец объявит о вашей помолвке с Костой.

— Это будет его позором — я не пойду за Косту.

Мами всплеснула полными руками и покачала головой.

— Перечить отцу? Унизить его, превратив слово в ничто? Вы что себе позволяете? И так целый месяц истерили, не ели ничего. Кожа да кости. Глаза провалились, ни одни румяна не спасут. Бог свидетель, мама ваша извелась вся. Вокруг комнаты вашей скачет и скачет. А вы…. Нашли по кому сохнуть.

Я содрала с волос заколку и обернулась к ней.

— Не пойду ни за кого другого! Не могу! Я обещала… Сальваторе обещала его быть!

Фыркнула и снова за волосы мои взялась.

— Обещала она. Кому интересны ваши обещания. Вы не из простых людей, Юлия. Вы дочь Микеле…

— У нас даже фамилии нет. Сбежали, как крысы, как…как насекомые трусливые. Как будто это мы виноваты, как будто… наши руки в крови.

— Не смейте так говорить. Мы уехали, потому что так лучше. Совсем голову вам задурил подонок этот. Знали бы, по кому вздыхаете, бежали бы без оглядки.

— По кому? Что ты вообще можешь знать, Ма? Что ты видела кроме кухни и нашего дома? Ты вообще на улицу не выходишь! Ты жизни не знаешь!

Отшвырнула утюжок для волос и оттолкнула Ма. Вскочила со стула.

— Без прически обойдусь.

Но Ма было не так-то просто обидеть или испугать.

— Это я жизни не знаю?

Она схватила меня за руки и насильно усадила в кресло.

— Вы очень маленькая и наивная, Юлия. Я видела то, что вам видеть не придется никогда. Поверьте, судить об опыте человека можно, лишь надев его башмаки и протопав по его дороге ровно столько, сколько протопал он.

Я хотела встать, но она придавила меня за плечи.

— Вы не знаете, кто такой ваш Сальваторе! Но я вам скажу. Скажу, несмотря на запреты госпожи, несмотря на то, что она запретила мне показывать вам газету.

— Какой? Все вранье! Все! Вы не знаете его! Никто из вас его не знает! Он хороший, он добрый, он…

— Хороший и добрый? Слышали про Клаудию Розетти?

— Да, слышала. Она заблудилась в лесу, и ее загрызи дикие звери.

— Да… так потом сказали. А что с ней сделали по-настоящему, знаете?

Я фыркнула на манер Мами и отрицательно качнула головой. Не знаю и знать не хочу. Я знаю только одно, что через неделю меня здесь не будет. Через неделю я сяду на самолет и вернусь в Сицилию. И никто из них мне не сможет помешать, и я не выйду за их Косту.

— Ее изнасиловали. Несколько человек. Над ней глумились целую ночь, а потом голую вышвырнули в лесу умирать. Как думаете… кого арестовали по обвинению в ее смерти?