Перед началом все фотографировались на свои пленочные камеры, эти оранжево-черные пластиковые коробушки валялись в гримерке повсюду. Я оставила цветы, которые подарил мне Джон в честь премьеры, на столике, за которым наносила макияж. Обернутые целлофаном розовые гвоздики послушно ждали, пока я закончу. Другая девчонка пыталась заплести мне косу, но мои волосы не слушались. Макияж и наряд были уже готовы, в моих волосах торчали шпильки. Мистер Норт подошел.

– Здравствуйте, мисс Вуд. Улыбнитесь, – сказал он, когда другой парень взял мою камеру. Кнопка камеры щелкнула в тот момент, когда он готовился сделать снимок. Я прикусила губы, пытаясь сделать так, чтобы они казались пухлее, пытаясь изобразить на лице сексуальность, выражение «иди ко мне», принять лолитовскую позу – большие глаза, алые губы, страсть. Смотрела точно на учителя в момент съемки.

* * *

Антракт. Пошел снег. Я вышла на улицу в своем костюме – летнем, бело-голубом платье, с голыми ногами – и увидела учителя прямо перед собой, он стоял на углу и курил. Мне показался таким крутым тот факт, что он курит. Мы оказались одни рядом с парковкой, напротив нас окна театральной студии, которую использовали как гримерку, и я знала, что другим ученикам достаточно выглянуть в окно, чтобы нас заметить.

Я чувствовала себя снежной королевой, мне даже не было холодно, будто какая-то магия защищала меня от мороза. Хотела его поцеловать. Он видел, как я подхожу. Раскинул руки и обнял меня, почти что поцеловав в щеку.

– Ни пуха ни пера, – сказал он, уткнувшись в мои волосы. Я подняла глаза, все еще будучи в его объятиях, пытаясь сказать взглядом: «Поцелуй меня, просто поцелуй, пожалуйста, поцелуй», – стоя под мерцающим снегом, но он лишь обнял меня крепче и отпустил. Отправился обратно к актовому залу, делая последнюю затяжку, а я так и стояла. У меня была главная роль в школьной пьесе, и это после того как меня не было целый год, все считали, что я умерла или сижу в психбольнице. Я проводила часы напролет с другими учениками, мы вместе работали, создавали что-то на сцене. Я запоминала слова, репетировала, смеялась, играла в театральные игры, оставалась допоздна. Я знаю, все это было правдой. И не помню из этого ничего – лишь его.

22

Я считала себя поэтессой. Писала уже несколько лет, заполнила десятки тетрадей, пытаясь понять свои чувства через слова, разложенные перед собой, пытаясь отделить их от себя. Как полагается девочке, у меня был дневник с замком. Как полагается подростку, я прятала свои дневники в комоде.

Я встречалась с другими поэтами прежде. Мой самый первый настоящий парень на первом курсе писал мне стихи от руки на листках бумаги, которые я клеила на свою стену вместе с остальными заметками, которые были важны в моей жизни. Это было очень романтично. Я чувствовала себя особенной настолько, что не могу передать словами, меня будоражила сама мысль о том, что кто-то думает обо мне так много, что считает необходимым написать об этом, чтобы это могли понять другие. Чувства, которые испытывает кто-то другой ко мне. От этого останавливается дыхание, и щеки краснеют как розы.

Стихи я писала постоянно. Мне хотелось стать новой Сильвией Плат, поглощать мужчин, словно воздух, и хвастаться об этом в лирике на страницах. Однако писательство – одинокое искусство. Нельзя вступить в группу, найти пару для танца на сцене, хор для пения. Ты просто сидишь и пишешь, лишь ты и ручка для письма. Поэтому когда учитель упомянул, что собирается открыть кружок поэзии в сентябре в школе, мое сердце расцвело как бутон. И теперь, когда пьеса была позади, это наконец случилось. Появилась еще одна причина видеться с ним каждый день.

По сути, у нас собралась команда чтецов поэзии. Нас было четверо, включая одну девушку, Сару, десятиклассницу, которая выиграла какую-то модную поэтическую премию прошлым летом, так что идея создать кружок принадлежала ей и другому учителю английского языка. Она казалась достаточно милой, однако знала, что обладает талантом, и делала все возможное, чтобы остальные тоже узнали. На нашей «практике», или встречах после школы, мы некоторое время писали, а затем пытались прочесть написанное вслух перед всеми. Так как кружок подразумевал чтение, выступлений было много. Учитель договорился о соревновании с другой школой в конце января, так что у нас было предостаточно мотивации, чтобы постараться не опозориться. Может, даже достаточно, чтобы победить.

Мы совершенствовались. Нам нужно было репетировать и репетировать перед зрителями. Поэтому, несмотря на то, что наша команда была маленькой, класс обычно заполняли ученики, которые приходили посмотреть, в основном девочки. Вокруг мистера Норта в школе всегда сновали девчонки.

Одна из них, тоже участвовавшая в пьесе, Кристина, постоянно крутилась поблизости. Я ее ненавидела. Именно так, как ненавидят друг друга девочки-подростки, соревнуясь за что-то эфемерное и несуществующее. Хотя главную роль получила я, а не она, ей досталась роль поменьше, но каким-то образом у нее всегда были вопросы, на которые только помощник режиссера, мистер Норт, мог ответить. На вечеринке актерского состава она обняла мистера Норта на прощание, и я видела, как он поцеловал ее в щеку в темноте дверного проема. Она развернулась, увидела меня и улыбнулась.

Мне было стыдно, но я спросила у него о ней под светом флуоресцентных ламп. Он сказал, что все это ничего не значит, что нет никого, кто важен ему, как я. Уж что-что, а это может быть только в плюс, потому что отвлечет внимание от нас, сказал он. Поэтому на следующий день, когда он следил за дисциплиной в коридоре, я встала у шкафчиков и посмотрела на мистера Эдвардса, еще одного молодого учителя английского языка, класс которого находился поблизости, смеялась и крутила волосы, пока мы разговаривали. Прозвенел звонок, я попросила у мистера Эдвардса справку и получила. Легкой походкой пошла на следующий урок мимо открытой двери кабинета и раскрытого рта мистера Норта, вертя справку в своих руках перед ним.

Это сработало. Даже слишком хорошо. Мистер Норт был в ярости и продинамил меня два раза подряд. Я написала: «Прости меня за Эдвардса – он правда ничего для меня не значит, он хороший… Отчасти мне была интересна твоя реакция, и теперь я знаю и больше так не поступлю». Я отдала раскрытую тетрадь ему во время самостоятельной работы. Губами произнесла: «Пожалуйста». Он простил.

Однако теперь в поэтической команде была и Сара, девчонка, из-за которой все началось и которая, как предполагалось, была очень талантливой. Она вечно липла