почему он до сих пор не ушел. Лишь мои волосы прикрывали это месиво. А затем почувствовала, как его рука откидывает волосы с моего лица. Сделала глубокий вдох.

И я просто рассказала ему. Все. Про врачей и свой диагноз: депрессия, нервное расстройство, бессонница. Рассказала, что иногда не могла спать по несколько дней и постоянно пропускала уроки, рассказала про сеансы психотерапии и о том, как просто хотела умереть, по-настоящему умереть, про лекарства и терапевтическую школу, где провела целый учебный год, потому что меня в буквальном смысле выгнали из моей школы после окончания средних классов. Про то, как моя мать ссорилась с заместителем директора, про то, что «закон обязывает делать исключения для людей с нарушениями здоровья», про то, как на меня пялятся остальные ученики, про слухи, – все. Про свои руки, про свои шрамы. Рассказала больше, чем рассказывала кому-либо за раз. А он просто присел на одно колено, слушая, пока я глотала ртом воздух. Как предложение без вопроса.

– А теперь я здесь, и все ужасно, – закончила я, судорожно пытаясь вытереть лицо.

– Эй, – сказал он. Я ждала худшего, самого худшего, что его лицо позеленеет от отвращения и презрения, когда я взгляну на него, или от страха, как смотрят на сумасшедшего, прежде чем уйти. Знаю тот взгляд. Я снова почувствовала его руку, но теперь на моем колене – подняла глаза, и он оказался там. Я затаила дыхание.

– Я очень рад, что ты здесь, – сказал он. – И ты никуда не уйдешь. Не уйдешь, если я могу помочь. – Он улыбнулся мне. Он верил своим словам. И эти слова отозвались в моем сердце сильнее, чем когда-либо. Вот он, герой-завоеватель, который пришел спасти меня.

Спустя много лет Этвуд опишет этот момент для меня: «Это одна из песен, которую каждый хочет послушать: песне этой невозможно противиться». Урок заключается именно в том, почему ей невозможно противиться. В тот момент, когда учитель положил руку мне на колено, чтобы меня утешить, я ощутила всем телом, поняла все – чтобы быть привлекательной, неотразимой, стоящей того, чтобы тебя заметили, нужно быть как красивой, так и открыто нуждаться в чем-то, быть сломленной. Идеальное искусство красоты и боли. Набоков писал, что красота в комплекте с жалостью – самое приближенное к пониманию искусства, какое мы можем получить. Мне нужен был взгляд учителя, чтобы чувствовать себя красивой.

18

Я уже читала вторую часть «Лолиты». Она мне казалась довольно скучной. Постоянные поездки на автомобиле, мелькающие за окном дороги, страницы, описывающие карту, пейзажи, отели и мотели. «И это романтика?» А затем я дошла до тринадцатой главы, где Долорес (Лолита) влюбилась в театр. «О, – подумала я. – Она точно как я».

Впервые я нашла что-то общее между собой и Лолитой. Хоть я постоянно и хотела быть как она – такой же желанной, сильной и обворожительной, – знала, что являюсь всего лишь скучной подделкой. Я наблюдала за Лолитой сквозь призму набоковского повествования и восхищалась. Мне хотелось подражать ей во всем, так как она действительно решала, на что тратить свое время. Она получала, что хотела. Об этом я тоже мечтала. Мечтала быть как Лолита.

Репетиции пьесы проходили быстро, приближались те самые выходные, когда должна была состояться премьера. Я впервые играла главную роль. У меня начинало болеть сердце, и ядовитое волнение жгло желудок, подкатывая к горлу. Я очень сильно старалась сделать все хорошо.

Учитель сказал, что нам нужно поговорить. Без цифр, без записок – шепнул мне на ухо в актовом зале, когда я убирала в сумки сценарий после репетиции.

– Сегодня, – сказал он, задержав пальцы на моем свитере на спине.

Кисловатый привкус из желудка наполнил мой рот. Должно быть, я плохо справляюсь. Ему за меня стыдно. Накинув пальто, я поплелась на улицу, оказалась на парковке последней, уткнулась носом в руль и разревелась над приборной панелью, уверенная в том, что меня снимут с роли. Сегодня окажется, что не только у меня больше нет сцены, но и он сообщит, что встретил другую девушку, это будет разговор в стиле: «Прости, ты недостаточно хороша». По крайней мере, он хочет сказать все наедине. Я проглотила слезы, поправила макияж и отправилась в закусочную дожидаться его.

Мистер Норт пришел, когда я размешивала сахар в своей второй чашке кофе. Он размотал шарф, скинул пальто и заказал себе чай, кивнув официантке. Я уставилась на свою чашку.

– Итак, – сказал он, наливая горячий чай. – Как, на твой взгляд, идут репетиции?

Я медленно подняла на него глаза.

– Не знаю. А как идут репетиции, на твой взгляд?

Он рассмеялся, будто знал какую-то тайну.

– Ты замечательная, Эли.

– Что? – я чуть не подавилась.

– Я думаю, ты играешь отлично. Прогресс очевиден. Все это замечают. – Он выдавил дольку лимона в чай. – А ты так не думаешь?

Я посмотрела на свой кофе, ища ответ.

– Наверное.

Он продолжил рассказывать о моих уверенных актерских решениях, о том, как меняется атмосфера во время репетиций, когда я появляюсь на сцене, о том, что мистер Улман, преподаватель актерского мастерства, впечатлен моим талантом.

– Твоя кандидатура определенно должна быть в числе номинантов на премию театрального искусства в этом году, – добавил он между глотками.

– О, ого, – прошептала я в ответ. Раньше мне с трудом удавалось пережить целый учебный год, что уж говорить о премиях, учитывая всех подающих надежды, вкладывающих все силы в дело учеников-артистов в школе.

– Но я думаю, ты можешь даже лучше. – Он наклонил голову. – А ты?

– Э… да, точно.

– Знаешь, одними из лучших являются актеры, которые играют по методу. Ты ведь знаешь, что такое метод актерского мастерства?

Что-то смутно всплыло в моей памяти.

– Конечно.

– Я хочу сказать, ты можешь стать новой Мэрилин Монро или Анджелиной Джоли. Ты смотрела фильм «Джиа», верно?

Смотрела. Анджелина Джоли сыграла там просто потрясающе, а еще в этом фильме очень много постельных сцен. По большей части с другими женщинами. Я смотрела фильм больше одного раза.

– И еще, знаешь, люди начинают что-то подозревать, а этого нельзя допускать. Никто не должен знать о моих чувствах к тебе. Это все испортит. – Он протянул руку через стол к моей. – Тебе ведь нравится проводить со мной время, так?

Я затаила дыхание, когда его ладонь оказалась поверх моей.

– Да.

Я знала, что ходят слухи. Казалось, что разговоры обо мне утихли на какое-то время, что я все больше и больше вливаюсь в коллектив, особенно после начала репетиций пьесы, и я уже не была источником интересных сплетен.