Сэлинджер и Клеман обнаружили Эрнеста в штабе пропаганды – роскошном месте, потому что там был собственный генератор; Эрнест лежал на кушетке в солнцезащитном козырьке и писал на желтой подушке. Он обрадовался, увидев Сэлинджера и его друга, и открыл бутылку шампанского. Одна легенда говорит, что Эрнест, болтая о чем-то, трогал «Люгер», когда кто-то спросил его, какое оружие лучше – немецкий «Люгер» или «кольт» 45-го калибра. Эрнест заявил, что «Люгер» лучше, и в доказательство, повернувшись, отстрелил голову курице. Эта история почти наверняка недостоверна, как и похожая, но еще более невероятная, в которой Эрнест таким же образом добывает несколько куриц к сентябрьскому пиру, устроенному им для Бака Лэнхема у Западного вала. Как указывает Шон Хемингуэй, внук Эрнеста (хотя он и не был очевидцем тех событий), отстрелить голову курице на деле очень трудно. Столь же сомнительно[67] утверждение, будто Сэлинджер, страдавший неопущением яичка, «раскрыл» этот факт Эрнесту в одну из встреч – без сомнений, неоднозначный глагол при этом потреблен намеренно. Эта небылица, как и знаменитый рассказ о том, как Ф. Скотт Фицджеральд показывал Эрнесту в туалете «Мишо» гениталии, вполне в духе хемингуэевских историй, но почти наверняка выдумана.

У Эрнеста была еще одна интересная встреча во время пребывания в Хюртгенвальде. В армию прибыл психиатр, которого Бейкер называет майором Маскиным, с целью выявления у солдат боевого истощения. Эрнест рассказывал, что отлично провел время с психиатром, сообщив тому, что хочет сношаться с кошками. Биллу Уолтону общение Эрнеста с психиатром запомнилось иным, причем он не называл того Маскиным и сообщил, что это был полковник, а не майор. Психиатр, разговаривая с мужчинами, насмехался над идеей мужества как психологического состояния и предсказывал, что Эрнест, как и другие солдаты, будет сломлен напряжением после боя. По словам Уолтона, Эрнест густо покраснел и, стуча по столу, назвал психиатра «невеждой, необразованным дураком, извращенцем и вражеским шпионом». Уолтону показалось, будто тот задел в Эрнесте «что-то очень глубоко» спрятанное.

Этот инцидент навсегда запомнился Уолтону. За годы войны он очень хорошо узнал Эрнеста – лучше, чем, пожалуй, кто-либо еще, не считая Бака – но Бак сможет увидеть недостатки своего друга только много лет спустя после войны. Уолтон прекрасно себя чувствовал в компании Эрнеста: «Он умел рассмешить меня так, как никто из всех, кого я знал. У него было огромное чувство комического». Уолтон считал, что источником «глупостей» Эрнеста в годы войны, вроде того случая, когда он отправился к Марте с шваброй и ведром на голове, была душевная болезнь, а не только пьянство. Уолтон позже будет непреклонно стоять на том, что именно он считал истоком вздорного поведения Эрнеста: «Он всю жизнь страдал от классического маниакально-депрессивного расстройства» – так он сказал исследователю жизни и творчества Хемингуэя Дэнису Брайану. «Конечно. Совершенно верно», – ответил Уолтон на вопрос Брайана, часто ли Эрнест говорил о смерти из-за своего состояния. «Думаю, он прекрасно знал о своей предрасположенности к сумасшествию, о том, что у него маниакально-депрессивный синдром». Армейский психиатр, несомненно, заметил многие признаки так называемой «боевой усталости», но Эрнест вряд ли признался бы в этом психиатру.

В середине декабря американские войска наконец пробились через Хюртгенвальд. Батальон Лэнхема захватил деревни Гей и Гроссхау; в последней развязался кровавый близкий бой, и Эрнест почти все время был под огнем. К тому моменту, когда стрельба прекратилась, около 24 000 американцев были убиты, захвачены в плен или пропали без вести. По прошествии некоторого времени многие с горечью смогли понять, что вся экспедиция была ошибкой. Очевидцы говорили, что войскам не следовало идти через хюртгенвальдский лес. Нужно было обойти его.

* * *

На этом война для Эрнеста закончилась. Он еще раз съездил в Люксембург, где немцы контратаковали, но были легко отбиты. Именно тогда Билл Уолтон наблюдал, как Эрнест охотился за Мартой со шваброй. То, что Эрнест прошел войну целым и невредимым, можно назвать маленьким чудом. Ему просто повезло, ведь он не пытался держаться дальше от опасности.

Эрнест вернулся в Париж и вновь собирал своих обожателей в «Ритце». Больше месяца он сильно болел бронхитом. В декабре больного в постели навестили король и королева парижских интеллектуалов, Жан-Поль Сартр и Симона де Бовуар. Эрнест позже рассказал[68] критику Чарльзу Пуру, что той же ночью у него состоялось свидание с де Бовуар, однако он не смог добиться эрекции – никто из прошедших Хюртгенвальд не мог, заметил он. Он сделал все возможное – продолжал рассказывать Эрнест Пуру – и потом рухнул на постель, кашляя и заплевав все кровью, чем произвел на Бовуар «впечатление».

Неслучайно, пожалуй, что умение Эрнеста оскорблять людей было сильным как никогда. Где-то в те дни с Эрнестом, стоявшим в компании корреспондентов у бара отеля «Скрайб», столкнулся Уильям Сароян. Сароян обратил внимание, что Эрнест сбрил бороду, на что тот обиделся. Через несколько дней, как рассказывал капитан Питер Уайкхем, Эрнест заметил Сарояна в том же баре и называл его «паршивым армянским сукиным сыном». Друзья Сарояна обиделись, несколько мужчин вступили в драку, вмешалось руководство бара, и всех вышвырнули вон. Эрнест, по словам Уайкхема, «хохотал как гиена».

В гостинице Эрнеста посещали солдаты 22-го полка и поклонники, как, например, Генри Норт и Майкл Берк, с которыми он познакомился в самолете, летевшем из США, в апреле 1944 года. Берк и Норт основали игровой «Клуб Вальгалла». Поскольку президент США был командующим вооруженными силами, то все бокалы вальгалльцы поднимали в его честь. Норт и Берк оказались среди компании, в которой Эрнест однажды вечером прочитал несколько своих стихотворений. На том же вечере присутствовал также офицер Дэвид Брюс, давший показания в пользу Эрнеста на допросе в Нанси. Среди этих стихов были интимные «Первое стихотворение к Мэри», «Второе стихотворение к Мэри» и «Теперь он спит с этой старой шлюхой смертью». Позже Эрнест прочел стихи Вертенбекерам и Биллу Уолтону, и помимо них, непристойную и смутившую всех поэму «К влагалищу Марты Геллхорн», в котором сравнивал гениталии Марты с обвисшим горлышком грелки.

Эрнест, как сообщил он Баку Лэнхему, испытывал искушение оставаться на войне до конца – не столько для того, чтобы писать репортажи, поскольку он больше не работал на «Колльерс», но потому, что ощущал себя необыкновенно живым на поле боя. Он сравнивал свои чувства с тем, что испытывает человек, унаследовавший огромную сумму денег, и говорил об ощущении бессмертия, которое пережил на первой войне. Он признавал, что в этом душевном подъеме не было никакого смысла, но сравнивал его с пивным пайком и говорил, что ощущает такой избыток энтузиазма, что готов разделить его с Баком точно так же, как поделился бы выпивкой. Самым любимым его выражением, относившимся к войне, было «банкетные тупицы» – неизвестного, вероятно британского, происхождения, которое передает всю бессмысленность войны и нередко бездарность военных планов.