Но у Мэри оставались сомнения. Как-то раз, в Париже, Эрнест обратился к ней со следующими словами: «Проклятая женщина с ухмылкой, бесполезный военный корреспондент!» Когда в Париже оказались офицеры 22-го пехотного полка, коктейльный час в люксе Мэри и Эрнеста в «Ритце» слишком затянулся, и за ужином один человек упал лицом в суп. Случилось и кое-что похуже: однажды Клэр Бут Люс, высокобразованная женщина, которую Мэри знала как жену издателя «Тайм» и «Лайф» – это был босс Мэри – находившаяся в ресторане, подошла посидеть с компанией Хемингуэя. К ужасу Мэри, один офицер завязал с Клэр дерзкий разговор и бросил ей: «Тебе надо почитать книжку, безмозглая курица». Мэри побежала наверх, в свой номер. Там она обнаружила, что другой офицер заблевал ей всю ванную; она прибралась и легла спать. Вернувшись в номер, Эрнест обвинил ее в том, что она оскорбила его друзей, и тут уже Мэри устроила ему головомойку. Эрнест ударил ее по лицу. Драка продолжилась, и Мэри сама опустилась до низости: изводила и травила его, чтобы он хорошенько ей врезал и рассказал об этом в полку.

На следующий день они не только не стали ничего выдумывать, а рассказали о драке откровенно. Эрнест признал, что наконец «понял, что же пошло не так» накануне. Он всегда был настороже, если дело касалось женских волос, и спросил у Мэри, была ли она вчера в парикмахерской. Когда он узнал, что была, то признался: «[Парикмахер] сделала что-то с твоими волосами, ты стала казаться злой и ехидной. Она изменила выражение твоего лица. Я не знал, что это было вчера вечером. Но так и было». Марта была первой блондинкой Эрнеста; ее биограф говорил: «Он пристально следил за ее волосами» и однажды попросил Марту постричься по голливудской моде. Волосами Мэри Эрнест стал совершенно одержим, и возможно, одержимость его стала еще больше именно из-за черепно-мозговой травмы. Мэри ловила намеки – например, заметила, что Эрнест «любил и чаще всего напевал» старую французскую народную песенку: «Auprès de ma blonde, qu’il fait bon dormir» («Рядом с моей блондинкой так хорошо спать»).

Другая ссора была серьезнее, и на этот раз Эрнест продемонстрировал иррациональное и агрессивное поведение, что вероятнее всего явилось результатом черепно-мозговой травмы. В свой приезд в Париж на Новый год Бак Лэнхем привез Эрнесту[66] пару немецких пистолетов в бархатном футляре и запас патронов. Эрнест с важным видом расхаживал по люксу – они сидели небольшой компанией – с одним из заряженных пистолетов под мышкой. В комнате была фотография Мэри и ее тогдашнего мужа Ноэля Монкса (которую Мэри зачем-то отдала Эрнесту). Эрнест стал показывать снимок гостям и жаловаться на нежелание Монкса предоставлять Мэри развод, поставил фотографию в камин и прицелился в нее. Бак дернул Эрнеста за руку и не дал ему сделать выстрел, который мог бы, из-за рикошета, оказаться очень опасным. Но Эрнест не мог остановиться. Он отнес фотографию в ванную комнату, положил ее на унитаз и шесть раз выстрелил. Выстрелы разнесли унитаз и вызвали наводнение – и все это тогда, когда фарфор фактически нельзя было достать. И опять Мэри убежала. После еще одной ссоры Мэри почувствовала, что смирилась; спустя некоторое время она написала: «Прежде я никогда не оказывалась в роли мальчика для битья – а эту роль, совершенно неожиданно для себя, я буду играть время от времени многие годы».

Друзья Мэри писали ей и советовали не выходить замуж за Эрнеста. Она, как видно, в глубине души сомневалась, рассказывал биограф Ирвина Шоу. Однажды вечером в баре «Ритца» Мэри и Ирвин вели долгий, интимный разговор. Внезапно Мэри перебила Ирвина и «напрямик» попросила его жениться на ней. Ирвин сказал, что они оба женаты, и попытался обернуть ее предложение в шутку. Но Мэри бросила ему в ответ, что, если он не женится на ней, она выйдет замуж за Эрнеста. Биограф Шоу утверждает, что Мэри, «по крайней мере один раз», сказала Эрнесту, что член у Ирвина больше.

Эрнест добился от Мэри согласия, заявив ей, что он такой же надежный, «как бронированная колонна в узком ущелье, в котором не развернется ни одна машина и параллельной дороги нет… и во имя твое, прямо сидящей в постели, более прекрасной, чем фигура на носу самого красивого и большого корабля». И вскоре после этого, ночью, в постели, они с Эрнестом обменялись клятвами, как на брачной церемонии: «Мы будем преданы и верны друг другу, сказал Эрнест. Мы будем стараться понимать и поддерживать друг друга в любые времена, в любых бедах и триумфах. Мы никогда не будем лгать друг другу. Мы будем любить друг друга до глубины души».

В письме, написанном вскоре после этого, Эрнест выражал надежду, что никому из них не придется снова заниматься журналистикой. Сейчас, говорил Эрнест Мэри, он хочет написать книгу, и собирается написать ее первым, не потому, что он эгоист, а потому, что пришел его черед, точно так же, как приходит его очередь пользоваться ванной. Непонятно, что хотела «сделать» Мэри, но как бы там ни было, Эрнест, обжегшийся в браке с Мартой, которая на первое место ставила карьеру, ясно дал понять, что Мэри будет второй всегда. Аналогичным образом, по-видимому отвечая на вопрос Мэри о ночной жизни в Гаване, он уклончиво ответил, что никогда не пьет и не ложится поздно, если работает. Именно он будет работать, заявил Эрнест – хотя с уважением выслушает ее пожелания по данному вопросу.

Конечно, Мэри была достаточно умна и понимала, что ей придется оставить журналистику. Она была репортером и жила только на свои гонорары – и на то, что оставалось от чеков вечно отсутствующего мужа. Этим она отличалась от других жен Эрнеста. Хэдли и Полин имели отдельный источник доходов, а Марте хорошо платили за статьи и книги. Если бы Мэри согласилась связать свою судьбу с Эрнестом, это было бы навсегда, и рычагов воздействия у нее оказалось бы очень мало.

Впрочем, в то время Эрнест и Мэри были нежны друг с другом. Если сравнивать с письмами к Марте, даже в лучшие мгновения брака, то его послания к Мэри были письмами счастливого человека. Мэри говорила ему в переписке, пусть иногда расплывчато, за что она его любит: за «твою внезапную солнечную веселость, непредвиденную веселость, мудрость, искреннее мастерство, твою любовь, и великодушие, и доброту ко всем существам, включая меня, твое умение радоваться простым вещам – птицам в небе, цветам, овощам». Они договорились, что у них будут мальчик и девочка, и их будут звать Том и Бриджит. Эрнест называл Мэри Котенком или Озорницей; она называла его Ягненочком.

Тем временем в Европе продолжались боевые действия. Союзные войска пробивались через Бельгию и Люксембург к Германии. Бак Лэнхем и его 22-й полк находились на бельгийской границе и двигались к Льежу, когда Бак отправил Эрнесту несколько мелодраматическую телеграмму со своим вариантом укоризненных слов короля Генриха V герцогу Крийону [ошибка автора, эти слова приписывают Генриху IV. – Прим. пер.]: «Пойди повесься, храбрый Хемингштайн. Мы сражались за Ландреси, а тебя там не было». Нет нужды говорить, что Эрнест повел себя достойно и отправился в опасную поездку на север, воссоединившись с Баком, и провел с армией три недели. Однажды вечером он захватил пустой сельский дом и стал здесь колдовать со своими друзьями над блюдом из только что забитой курицы, запивая ее большим количеством вина. Двадцать второй полк скоро должен был вступить в сражение вдоль «Линии Зигфрида», и Бак ел и пил с аппетитом, а потом сказал Карлосу Бейкеру, что это была его самая счастливая ночь на войне. Эрнест думал, что никогда не был счастливее, чем в августе и сентябре 1944 года и сравнивал начало боя с лисьей охотой в ясный день. К этому периоду относятся две статьи для «Колльерс»: первая – «Американский солдат и генерал», появившаяся в номере от 4 ноября, и вторая, «Война на Линии Зигфрида», описывающая страшный бой у Западной стены 13 и 14 сентября, которая вышла 18 ноября.