Путники подошли к небольшой хижине, крытой, как хорошо было видно, тростником с лесных болот. Осберн взялся было за дверь, но старушка отдёрнула его руку, сказав:

– Ещё нельзя. Подожди минутку там, где стоишь.

И она обошла дом против часовой стрелки. Сделала она это трижды, а Осберн стоял, держа в руке обнажённый широкий кинжал.

Но вот старушка подошла к нему и прошептала на ухо:

– Путь свободен, житель Дола, входи!

Она взяла его за руку и открыла дверь. Перед юношей оказалась маленькая комнатка, как было бы в любой другой хижине, только чистая, уютная и милая. Осберн вновь надел на лицо капюшон и огляделся. Как это часто бывает, когда кто-то входит в комнату, дитя Адамово оказывается последним, что замечает вошедший. Так и Осберн, войдя, отпрянул назад и, дрожа, остановился как вкопанный. Ибо в этой комнате с самой простой обстановкой находилась девушка, которая в тот миг как раз встала, приветствуя вошедших. Одетая в тёмно-синее платье, высокая и стройная, с тёмно-рыжими волосами, серыми глазами и очень милым округлым подбородком да небольшими ямочками на щеках, в которых скрывались мольба и великий соблазн, девушка стояла, робко поглядывая на незнакомца, почти не различая его лица. Старушка же, казалось, совсем не обращала внимания ни на неё, ни на Осберна. Она бодро и громко произнесла:

– Дитя, если я и пришла несколько позднее, чем ты ждала меня, зато привела тебе в подарок гостя. Взгляни на него: добрый рыцарь, недавно его предательски подвели к порогу смерти, но теперь он уже совершенно выздоровел и вновь может сражаться. Так давай-ка угостим его тем, что можно есть и пить, и всем прочим, что ему нужно.

И они приступили к делу, тогда как Осберн застыл на том самом месте, где остановился, войдя в хижину. Опустив глаза, он смотрел в пол, словно Разлучающий поток всё ещё струился между ним и девушкой, как когда-то в Доле. Сразу же, как только его глаза увидели эту девушку, Осберн узнал в ней Эльфхильд. Две женщины готовили ужин, но прошло немного времени, как в дверь грубо постучали, и сразу же защёлка поднялась, и внутрь вошли трое воинов: двое в защитных куртках и шлемах с маленькими щитами*, мечами и кинжалами, а третий – рыцарь в белых доспехах под белым сюрко. Их появление пробудило Осберна ото сна, и он сел на табурет, чуть дальше от того места, где застыл до того. Рыцарь крикнул:

– Эй, госпожа, я вижу у тебя уже есть один гость, ну так теперь будут ещё три. Мы уже поставили лошадей в твоём сарае, и теперь не имеем ничего против ужина. И прошу поторопиться. А что это за долговязый простолюдин тут сидит?

Осберн узнал вошедших сразу: это были те самые три предателя, что пытались убить его в ущелье, но он ничего не ответил рыцарю и не раскрыл лица.

– Роджер, – сказал рыцарь, – и ты, Саймон, вы можете добиться ответа от этой неотёсанной деревенщины?

Роджер поднял ногу и грубо пнул ею Осберна, а Саймон схватился за капюшон, намереваясь открыть лицо незнакомца, но капюшон держался довольно прочно, а юноша произнёс хриплым и глухим голосом:

– Я живой человек, и лучше было бы, если б вы и не пытались этого изменить.

Тут бы сразу и началась драка, но как раз в тот момент с оловянным кувшином вина и чашами вошла Эльфхильд. Гости, разглядывая её, остановились и ненадолго замолчали. Затем рыцарь снял свой шлем* и развязным голосом произнёс:

– На выпивку мы, конечно, надеялись, но не на то, что её принесёт нам такая красавица. Прекрасная дева, не одарите ли меня поцелуем, прежде чем наполнить мой бокал? Или я так никогда и не захочу пить.

Тут он поднялся и направился к девушке, которая, смутившись, задрожала и побледнела. Осберн тоже поднялся и быстро встал между Белым Рыцарем и Эльфхильд, спиной к ней и лицом к врагу.

– Что? Хам! – закричал Белый Рыцарь. – А не выкинуть ли тебя на улицу и не исполосовать ли твою спину моими стременами?

Осберн медленно произнёс:

– Ты задаёшь уже третий вопрос, а это слишком много за несколько минут. Смотри же!

И он скинул капюшон со своего лица, и тут же выхватил обнажённый Широкий Косарь. Все трое вскочили, крича дрожащими голосами: «Рыжий Воин! Рыжий Воин!», и, отталкивая друг друга, бросились прочь из хижины. Но Широкий Косарь был ещё быстрее. Один из слуг лишился головы, как только переступил порог хижины. Рыцарь оступился, переходя через ручей, упал и больше не поднимался. Гонец помчался было со всех ног в заросли, но луна стояла уже высоко, и лучшему бегуну Дола было достаточно нескольких шагов, чтобы Широкий Косарь лишил жизни и этого врага.

Две женщины стояли, молча глядя в отворённые двери. Затем девушка тихо, дрожащим голосом спросила:

– Матушка, что же это? Что происходит? Скажи мне, что я должна делать?

– Успокойся, дорогая моя, – ответила ей старушка, – всё хорошо. Осталось подождать одну лишь минуту после стольких лет.

В этот самый момент у двери раздались уверенные шаги, и Осберн тихо переступил порог. Капюшон больше не скрывал его лица, и юноша прямиком направился к Эльфхильд. Девушка взглянула на него, и её испуг прошёл, только нежность к любимому да радость от встречи с ним отражались теперь на прекрасном лице. Она воскликнула:

– О дорогой мой, где же теперь Разлучающий поток?

И они обнялись, словно и не было этих долгих лет.

Теперь рассказ наш пойдёт о Ведермеле. На следующий день после праздника летнего солнцестояния, пять лет спустя с того момента, как Осберн распрощался с домашними, одним прохладным вечером жители Ведермеля, процветавшего, как и раньше, вновь сидели у крыльца: все те, с кем когда-то прощался юноша. Сидел у крыльца и хозяин, скорее похожий на старейшину, чем на старика. Рядом сидела и его жена, такая же добродушная, как и всегда, и добродушнее, казалось, нельзя было быть, и Бригитта, которая ничуть не состарилась за прошедшие пять лет, ибо всё это время верила, что её дитя вернётся к ней. Сидел, конечно, и Стефан Едок. Выражение лица у него было задумчивым, словно он ждал чего-то такого, что сильно изменит его жизнь. Рядом сидели и другие мужчины и женщины, которых Осберн знал, прежде чем покинуть Дол ради военных подвигов (а кроме того, появились и дети, не знакомые Осберну пять лет назад). Время было позднее, и под безоблачным небом сгущались сумерки, когда собравшиеся вдруг заметили незнакомцев, идущих по тропинке между сарайчиками прямо к крыльцу дома. Путников было всего трое, и когда они подошли поближе, стало видно, что на них, даже в эту тёплую ночь, накинуты плащи с капюшонами. Один из них, рослый, казался крепким мужчиной, другой путник, изящный, с грациозной походкой, похоже, был женщиной, а третий, что почти не старался скрыть своё лицо, старушкой лет семидесяти.

Никто не двинулся с места, и только Стефан Едок поднялся, словно желая поприветствовать гостей. Рослый мужчина заговорил странным высоким голосом, который, казалось, исходил из его затылка. Он спросил: