становился реже, а через некоторое время они очутились в чистой и свободной от всякой растительности воде, по-прежнему неглубокой, покрывавшей твердый грунт. Лошади их ступали с уверенностью, как бы понимая, что им не грозит опасность погрузиться в тину.

Заря разгоралась и своим бледным светом озаряла перед ними поверхность воды, тянувшуюся далеко вперед, и только едва заметная черная линия на расстоянии мили от них указывала на окончание лагуны.

Гаспар теперь был спокоен. Очевидно, эта лагуна была следствием недавнего ливня, а может быть, и торменты. Значит, им нечего бояться, что вода будет слишком глубока и затруднит переезд.

Они продолжали ехать по прямому направлению и были уже не больше как в ста метрах от берега, когда гаучо вдруг остановился, делая знак остальным сделать то же.

Приподнявшись на стременах, он стал внимательно осматривать берег, как бы отыскивая глазами удобное место для высадки. Но, очевидно, он думал не об этом, потому что спустя несколько секунд он, напротив, повернул свою лошадь налево и стал подвигаться вперед параллельно берегу. Таким образом ехал он около мили, не произнося ни одного слова и следуя за изгибами берега, все яснее выступавшими при свете дня.

Он ехал быстро, насколько это допускала местность, и по временам с беспокойством оглядывался назад. Впрочем, он все время был настороже; по временам ему казалось, что ветер доносит до него отдаленные крики диких индейцев. Наконец он решил, что довольно объезжать, и, придержав поводья, остановил свою лошадь, затем молча соскочил с седла, передал поводья Циприано, посоветовав ему крепко держать лошадь и не пускать ее за ним; потом, отобрав у всех пончо и лассо, он разложил их на берегу точно ковры, один около другого, к величайшему удивлению своих друзей.

Но им недолго пришлось теряться в догадках. Гаучо снова взял поводья своей лошади из рук Циприано и повел ее по устланной таким образом дороге, внимательно следя за тем, чтобы она ступала копытами на пончо. Когда он провел ее таким образом до конца, он остановился и начал обвертывать каждую ногу кусками кожи, привязывая их веревками, затем с невозмутимым спокойствием проделал он ту же операцию поочередно с каждой лошадью своих спутников. Кончив это, он собрал подстилки и, показывая рукой на лес, сказал:

— Только после всех этих предосторожностей, когда будем в лесу, мы можем вздохнуть свободно. Надо быть очень хитрой бестией, чтобы открыть наши следы.

Мы уже знаем из предыдущих событий, что эти предосторожности были излишни.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Мы не будем описывать всех подробностей путешествия трех отважных людей. Ночь они провели в лесу. Сон подкрепил силы Франчески и молодых людей. Впрочем, надо заметить, что если прежде, в свою первую экспедицию, Людвиг и Циприано испытывали сильное волнение, то теперь, на обратном пути, они были совершенно спокойны. Они считали невозможным, чтобы после стольких необыкновенных приключений Бог попустил снова отнять у них Франческу. После трехдневного утомительного пути достигли они, наконец, берегов Пилькомайо. За это время они только что не голодали. В первый день им пришлось довольствоваться армандильо (броненосцем), которого поймал Циприано, а Гаспар зажарил целиком; а на второй день — муравьедом, убитым Людвигом из винтовки; блюда эти были, конечно, не очень вкусные, но в крайнем случае и этим можно было подкрепить силы.

При виде хорошо знакомой ему реки гаучо едва сдержал крик радости. Наконец-то они были не в дикой пустыне, и если им ничто не помешает, то через несколько дней они будут на эстансии. Так думал гаучо. Слава Богу! Наконец-то он возвратит Франческу матери. Конечно, он не в состоянии вернуть ей прежних радостных дней. Но, возвращая ей дочь, которую она считала погибшей, возвращая целыми и невредимыми Людвига и Циприано, которых она доверила ему, верный гаучо знал, что это единственное утешение, способное сделать сносной ее жизнь. Он чувствовал себя счастливым и гордым при мысли о выполнении долга относительно семьи своего усопшего господина. В этом предприятии обнаружилась вся верность и преданность доброго гаучо. Бог сжалился наконец над несчастными и соединил их после долгой разлуки, полной всяких приключений.

Скоро перед ними показалась эстансия.

На веранде стояла хозяйка, поджидавшая их точно так же, как прежде она ожидала возвращения мужа и дочери.

Через несколько минут Франческа, Людвиг и Циприано были в объятиях несчастной матери. После первой минуты радостной встречи каждый почувствовал, что в этом празднике не хватает дорогого им лица, которого они не могли забыть. Куда же в самом деле девался гаучо, бывший для них добрым гением во все время их путешествия? Где он? Честный гаучо стоял в нескольких шагах от веранды под деревом, закрыв лицо руками. Крупные слезы струились по его лицу, и только Франческа могла его заставить отнять руки и показать эти слезы, которых ему нечего было стыдиться.

Сеньора Хальбергер, понявшая из немногих слов своих детей, чем она была обязана доброму гаучо, сошла со ступенек крыльца.

— Я не в состоянии отблагодарить вас за все сделанное вами. Я только могу прижать вас к сердцу и сказать вам, что для меня и моих детей вы больше чем друг, вы родной нам. Отныне, Гаспар Мендец, вы не только член нашего дома, но и член нашей семьи.

Тут гаучо уж не мог сдержаться и зарыдал как дитя. Эта радость, походившая на печаль, невольно вызвала слезы на глазах присутствующих. Оправившись от своего волнения, но все еще смущенный оказанным ему приемом, он попросил у сеньоры Хальбергер позволения дать ей один совет, который, по его мнению, был очень важен.

Он сказал, что, пока жив диктатор Франсуа, пока его сообщники Агвара и Вальдец сохраняют власть над товасами, эстансия не может служить им надежным убежищем. Наученный прежним опытом, Гаспар знал, что их не оставят в покое. Раз убежище Хальбергера известно Вальдецу, это не останется тайной для диктатора. Нельзя также предполагать, что Агвара после исчезновения Франчески не будет им мстить, поэтому не следует терять ни минуты. Возвращаясь обратно, Гаспар боялся найти эстансию в руках Агвары. Может быть, они скрываются даже где-нибудь поблизости,