Даже когда я молился Богу, чтобы он помог мне, простил всемои ошибки и привязал к себе как добросовестного священнослужителя, я понимал,что мы пятеро не сможем долго оставаться в Доннелейте.

И я сам не в силах был жить в долине! Даже во времясовместных с монахами молитв и пения псалмов в ушах у меня звенели проклятияЖанет, а перед глазами стояли соплеменники, истекающие кровью. «Христос, даймне веру!» – молился я, но в самой глубине души не верил, что единственный путьк спасению для таких, как я, проходит через самоотречение и целомудрие. Какможет такое быть? Неужели Бог желал, чтобы мы все вымерли?

Это не было самопожертвованием – это была форма абсолютногоотрицания. Для Христа мы превратимся в ничто!

И все же любовь к Христу пылала в моей душе, обжигала ееотчаянно. И очень сильное личное восприятие моего Спасителя открылось во мне,как это всегда происходит с христианами. Ночь за ночью в своих медитациях япредставлял себе кубок с кровью Христа, священный холм, на котором цвелбоярышник Иосифа, кровь в чаше Источника. Я дал себе клятву совершитьпаломничество в Гластонбери.

О нас распространялись слухи за пределами долины. Людислышали о Святой битве в Доннелейте – так со временем ее стали называть. Ониузнали о высокорослых священнослужителях, поклявшихся жить в целомудрии,обладавших необыкновенным могуществом. Монахи писали об этом другим монахам,распространяя нашу историю.

Легенды о Талтосах ожили. Те из нас, кто существовал подвидом пиктов в маленьких племенах, вынуждены были оставить свои жилища, когдаих соседи-язычники стали издеваться над ними и угрожать им, и тогда христианепришли к ним и умоляли отказаться от их порочных обычаев и стать «святымиотцами».

Диких Талтосов находили в лесу. Ходили слухи о магическихрождениях, происходивших то в одном, то в другом городе. Ведьмы выходили наохоту. Они похвалялись, что могут обнаружить нас и лишить могущества.

Другие Талтосы, богато одетые и вооруженные до зубов, теперьуже не скрывали, кто они такие. Они появлялись группами в долине, бряцалиоружием и проклинали меня за то, что я натворил.

Их женщины, в великолепных нарядах и охраняемые со всехсторон, судачили о проклятиях Жанет, узнав о них, несомненно, от Талтосов,спасшихся бегством из Доннелейта. Они требовали, чтобы я повторил все проклятияслово в слово и услышал их суждение.

Я отказался. И не произнес ни слова.

Затем, к полному моему ужасу, Талтосы в точности повторилимне все проклятия Жанет, ибо они уже знали их:

«Будь проклят, Эшлер, проклят на все времена! Смерть будетвечно избегать тебя! Будешь странствовать – никем не любимый, бездетный. Твойнарод сгинул, наше чудесное возрождение будет твоей единственной мечтой вполном одиночестве! Я проклинаю тебя, Эшлер! Пусть рухнет весь мир вокруг тебя,прежде чем страдания твои прекратятся».

Это проклятие превратилось для них в поэму, которую ониповторяли наизусть, после чего плевали мне под ноги.

«Эшлер, как мог ты забыть утраченную землю? – требовалиответа женщины. – Как мог ты забыть круг на равнине Солсбери?»

Эти несколько смельчаков пробирались сквозь развалины нашихстарых брошей. Люди-христиане из Доннелейта посматривали на них холоднымвзором, с опаской и вздыхали с облегчением, когда они наконец покидали долину.

В течение следующих месяцев появились несколько Талтосов,принявших Христа, и они выразили желание стать священниками. Мы встретили их срадостью.

По всей северной Британии закончились спокойные времена длямоего народа. Народ пиктов быстро исчезал. Знавшие Огамическое письмо илипосылали мне чудовищные проклятия, или со страстью вырезали на стенах и камняхзаветы своей новой веры.

Опознанный Талтос мог спастись, став священником илимонахом, – такое решение не только умиротворяло население, но и радовалоего. Жители деревень выражали желание иметь священников из Талтосов. Христианеиз других племен умоляли Талтосов, соблюдающих обет целомудрия, прийти к ним иотслужить для них специальную мессу. Но Талтос, не желающий играть в такиеигры, не отрекшийся от языческих обычаев, не просивший защиты у Бога, мог статьдобычей любого.

Тем временем для пятерых из нас и еще четверых,присоединившихся к нам позже, была устроена пышная церемония, во время которойнас посвятили в духовный сан. Две женщины-Талтос, пришедшие в долину, сталимонахинями в нашей общине и отдавали себя заботам о слабых и больных. Меняобъявили отцом-аббатом монахов Доннелейта, главой власти в долине и даже наднаселением окружающих общин. Наша слава росла.

Случались времена, когда нам самим приходилось воздвигатьбаррикады в новом мужском монастыре, чтобы избежать нашествия пилигримов,которые приходили «посмотреть на Талтосов», понять, кто мы такие, иприкоснуться к нам. Ходили слухи, что мы можем «исцелять» и творить чудеса.

День за днем моя паства побуждала меня выйти к священномуисточнику и благословить пилигримов, приходивших туда, чтобы испить святойводы.

Брош, в котором жила Жанет, был разрушен окончательно. Камнииз ее дома и металл, выплавленный из ее посуды, а также несколько браслетов иколец были замурованы в здание новой церкви. И над святым источником воздвигликрест с надписью на латыни, дабы прославить сожжение Жанет и последовавшеечудо.

Я едва мог смотреть на все это. Разве это милосердие? Развеэто любовь? Но для врагов Христа должно быть очевидным, что справедливостьможет быть и горькой, коль скоро таковой сочтет нужным сделать ее Бог.

Но неужели в этом состоял замысел Христа? Неужели Христосмог желать уничтожения моего народа и обращения тех, кто уцелел, в священныхживотных? Я призывал наших монахов с Айоны отказаться от всех этих верований!

«Мы не чудодейственное духовенство! – заявлял я. –Эти люди уже намереваются объявить, что мы обладаем магическими силами!»

Но, к моему ужасу, монахи ответили, что такова воля Божья.

«Неужели ты не понимаешь, Эшлер? – сказалНиниан. – Бог и сохранил твоих людей для такой особой священническойслужбы».

Но все, к чему я стремился, оказалось напрасным. Талтосы небыли спасены, они не смогли найти способ жить на земле в мире с людьми.

Церковь начала приобретать славу, христианская общинавыросла чрезмерно. И я опасался капризов и непостоянства тех, кто нампоклонялся.

В конце концов я решил выделять каждый день по часу или два,когда мою дверь запирали и никому не разрешалось говорить со мной. И водиночестве своей кельи я начал писать великую книгу с рисунками, используя всеискусство, которому научился у своего учителя на Айоне.