Труп могущественного дея, повешенного на вратах крепости, будто бы напоминал, что Стамбул до сих пор обладает властью. Но, как и каждая кровавая демонстрация, она скорее свидетельствовала о слабости столицы, нежели о силе. Дальнейшие годы еще яснее покажут, что авторитет невозможно завоевать при помощи огромного флота и дешевого обмана. В 1630-х годах Пьер Дан утверждал, что султан берет с Триполи только тот налог, какой ему позволяют, и не рискует притеснять корсаров, боясь, что те пойдут на сотрудничество с мальтийцами[2025]. Должен отметить, что подобные опасения неразумны. Однако, не вдаваясь в детали, скажем лишь то, что и упомянутый вилайет, почти так же, как и Алжир, постепенно выходил из-под контроля Стамбула. И после того, как в 1711 году командир конников Ахмед Караманлы (тур. «из Карамана») возьмет власть, в вилайете до 1835 года – если не считать кратких периодов – будет править местная династия[2026].

В заключение перейдем к Тунису, где Османы укрепили свои позиции в последнюю очередь. В 1591 году янычары из местных взбунтовались против болюкбаши, присланных из Стамбула, сбросили их агу и заставили бейлербея поставить во главе оджака одного из деев, которых избирали из своих[2027]. Иными словами, с момента завоевания не прошло и двадцати лет, как они, присвоив себе главные полномочия правительства, понизили статус паши до символического. В 1606 году французский посол Савари де Брев, прибыв в Тунис, потребовал у бейлербея, согласно велению султана, возвратить согражданам незаконно захваченное имущество, – но тот в ответ лишь развел руками и ответил, что и рад бы повиноваться султану, но боится янычар. Те пригрозили бейлербею, что урежут долю, которую он получает с добычи – и как потом выплатить меваджиб? С его стороны было бы весьма глупо (sens commun) забыть о предшественниках, убитых или заключенных в тюрьму[2028]. Кстати, через двадцать лет с угрозой тюремного заключения столкнется уже другой бейлербей, поддержавший венецианца Сальваго, прибывшего в Тунис с похожим поручением, что и его французский коллега[2029].

Эпоха деев, которая началась в 1591 году после семилетнего хаоса, продолжилась утверждением во власти Кары Османа (1598–1610). После смерти Кары должность дея занял его шурин Юсуф (1610–1637), а его сменил генуэзец-мюхтэди Уста Мурад (1637–1640). Но сколько бы деи ни обходили Стамбул, армейские командиры, собиравшие налоги в провинции, не сумели предотвратить укрепление позиций беев. Пока диван властвовал лишь в столице Туниса и над янычарским оджаком, беи ежедневно становились сильнее и богатели за счет налогов с доходных областей вилайета.

Корсиканцу-мюхтэди Мураду (1612–1631), предводителю упомянутых беев, разделивших власть, удалось добиться от Стамбула назначения на пост бейлербея и передать оба титула своему сыну Хаммуда (1631–1666). Когда в 1640 году Уста Мурад умер, Хаммуда способствовал избранию на пост дея своего человека, и управление вилайетом перешло в руки Мурадитов. Тунисские деи сопротивлялись. Но как только один из них возвысится в политическом вакууме после смерти Хаммуды, двое сыновей последнего, взяв в осаду Тунис, поставят янычар на колени и заставят избрать на этот пост другого. И пусть даже после смерти Мурада II (1666–1675), занявшего место отца, его родственники развяжут междоусобную войну за владение бейликом, власть Мурадитов все равно не пошатнется, и многие деи в ту пору заплатят за мятежи собственной жизнью[2030].

В 1702 году Ибрагим, ага сипахиев, убьет всех Мурадитов и через два года получит и пост дея, и должность бейлербея, которой наделял только Стамбул, – но это его не спасет. Он попадет в плен в сражении с алжирскими и трипольскими войсками, которые войдут в Тунис и вмешаются в гражданскую войну. Народ провозгласит беем другого агу по имени Хюсейин, возглавившего оборону Туниса. В 1710 году он получит и титул бейлербея от Стамбула, и в истории Туниса начнется период, который продлится (под французской гегемонией) до 1957 года – эра Хусейнитов.

История как наука изучает не только резкие и неожиданные перемены, но и медленное преображение, понять которое очень непросто. В любом случае в каждом историческом тексте должен присутствовать искусственно созданный переломный момент. И пусть моя книга при необходимости выходит за рамки 1700 года, мы не стали рассматривать XVII век методично и системно. Собственно, с его приходом счастливая эпоха для корсаров канула в прошлое; сложная логистика и надежная инфраструктура усилили флоты центральных держав, а промышленная революция уже была на пороге. И если до сих пор не появилось фундаментального труда о корсарах XVIII столетия, то причина, вероятнее всего, в том, что центр западной истории сместился из Средиземноморья в Новый Свет. Этот изъян важно устранить и для того, чтобы создать противовес огромному количеству работ о корсарах Атлантики, – работ, к которых постоянно повторяется одно и то же.

Впрочем, за пределами нашего труда, в котором мы пытаемся исследовать османское корсарство с помощью разнообразных методов, осталось не только XVIII столетие. Мы не касались отношений стран Магриба с европейскими государствами – этим темам прежде всего уделяют внимание монографии общего характера, посвященные корсарам. А чтобы представить их отношения с каждой страной в хронологических рамках, потребовались бы сотни страниц – и мы бы отошли от духа книги. Достаточно и того, что в последние годы почти все турецкие историки нового поколения, получившие доступ к иностранным источникам, изучают только политические или дипломатические отношения; таким образом, мы уверены, что вскоре указанный пробел удастся восполнить. А до тех пор нашим читателям придется обращаться к иностранной литературе – скажем, читать книгу Азиза Самиха Ильтера «Турки в Северной Африке», или же довольствоваться рисунком, на котором Меземорта Хюсейин велит выстрелить французским консулом Жаном ле Ваше [см. рис. 34] по флоту адмирала Дюкена.